Попытка стравить мудрецов
«Мудрый хуже того, кого по уму не считает себе ровней, — утверждает молва, — спесив, значит. Опасайтесь умников! Проведут». Что делать мудрецу, коль им родился? Прикидываться глупцом? Или просто молчать, не выдавая себя? Ведь говорят, что молчание — хитрость мудрецов.
Но та же молва уверяет, что особо умных и нет. Поскольку на каждого мудреца довольно простоты.
Давным-давно срифмовал всем известный мудрец и поэт: «Умник будет в убытке наверняка! В наше время доходней валять дурака, ибо разум сегодня в цене чеснока». А что поменялось?
Мен, подвергавший сомнению даже мудрость признанных авторитетов, наконец, дошёл до того, что стал провозглашать совершенно безумные мысли. Он заявил:
— Лишь тот достиг высот мудрости, кто понял, что она в мире никому не нужна.
— Никому? — удивился слушавший его.
— Никому, — с хитрой улыбкой подтвердил Мен, — кроме… самих мудрецов. Они ведь живут ей, зарабатывая на учениках.
Это возмутило учителей, которые действительно существовали за счёт своего искусства. Но Мен пошёл дальше, сказав, что и мудрецов нет. А те, кто ими прикидываются, в своих интересах просто дурачат остальных. Мудрецы предпочли сделать вид, что «эта болтовня» их не трогает. Предыдущие попытки дискуссий с Меном оказались безуспешны. Поэтому они избрали иную тактику, отвечая:
— Выскочка хочет, чтоб о нём говорили. Он, по собственному признанию, сомневается во всём. Включая то, что он — сын своих родителей. Стоит ли обращать внимание, если такой что-то скажет? Никто не вспомнит о нём завтра.
Это был сильный ответный ход, и он бы сработал, когда б среди противников Мена не нашлись те, кто затаил злобу на ниспровергателя. Ведь они из любви к постижению высших и мирских законов жертвовали множеством простых радостей, которые и составляют человеческое существование. А сей шутник желал обесценить их усилия, объяснив это всего лишь корыстью и объявив обманом!
Два таких оскорблённых, давние знакомцы — Отан и Дэнге — встретились и обменялись мыслями.
— Он уничижает наши труды и саму жизнь, положенную на приближение к истине, — сказал Отан. — И это в то время, когда и так «мудрость в цене чеснока»…
Дэнге поправил:
— Хуже. Он — смутьян, ставящий под сомнение наши ценности.
Отан удивился:
— Ты полагаешь, нынешняя власть уважает традиции?
Дэнге в ответ только вздохнул. Донос не имел смысла — правитель сам попирал любые законы, не слушая разумных советов, а перепалка Мена с учителями мудрости лишь забавляла его. От властителя-самодура неизвестно было чего ожидать, как и от его приспешников. Отан предложил утешиться старой мудростью:
— Тогда нужно ли переживать? Когда вопрос можно решить, не стоит о нём беспокоиться, если решить нельзя — беспокоиться бесполезно.
— Да, — усмехнулся Дэнге, — с ним приходится жить.
Отан сказал, пытаясь успокоить друга:
— Кто желает дарить всем свет знания должен помнить, что солнце не знает правых и неправых. Солнце светит без цели кого-то согреть. Нашедший себя подобен солнцу. А если он не таков, значит, ещё не нашёл себя…
Дэнге фыркнул:
— И на солнце бывают пятна, и даже затмения. Видно, трудно бесстрастно взирать с высоты на людскую глупость…
Тут Отану пришла в голову странная идея:
— А что если натравить на Мена того, кого именуют «солнцем мудрости»?
— Аму? — удивился Дэнге. — Он, конечно, уничтожит любого, стоит его разозлить. Однако они же как будто дружны…
— Но у Аму есть ученики, и уж себя-то он мудрецом и обладателем мудрости точно считает. Всё зависит от того, как подать ему слова Мена.
— Да, — воодушевился Дэнге, — некогда ж имела место и с ним похожая история!
Традиция в те времена, большей частью, передавалась устно, и учителя запоминали огромное количество текстов дословно. Отан понял его.
Однажды Аму, явно желая подразнить соперников, заявил: знание мудрецов — ничто, и он один знает, являясь солнцем мудрости. Возможно, при передаче его слова приукрасили и «солнцем мудрости» Аму себя не называл. Но с тех пор прозвище пристало к нему. Причём, одни произносили это с иронией, а другие с пиететом. Тогда Анг выразил общее мнение, язвительно спросив:
— Что может знать мудрый? В лучшем случае, то, что ничего не знает. Этим хвастает гордец? Если говорит всерьёз, то не от большого ума, если нет, то шутки — не его стезя. Боюсь, в его случае это — затмение «солнца мудрости».
— Анг был бы даже лучше, но давно покинул этот мир, — с сожалением сказал Отан.
— Погоди, — отозвался Дэнге, — некогда именно с Аму случилась история, которую теперь повторяет Мен. «Солнце мудрости» первым провозгласил: «Мудрецов нет. Ибо каждый знает, что не глупее других».
— Да-да, — подхватил Отан, — а когда ему возразили: «Как же так? Ведь спрашивают совета у тех, кого почитают. И ты — из их числа», то Аму, передают, ответил: «Спрашивают. Но как следуют ему? Если следуют… Любой истолковывает совет в меру понимания. Ведь каждый сам себе мудрец. И мудрец такой, что другие мудрее быть не могут. Поэтому сами рассудите: есть ли мудрецы?»
— В данных словах явное сожаление о том, что люди не способны оценить мудрость, пусть и его, — сказал Дэнге. — А это то, что нам нужно.
Отан продолжил:
— Известно также, однажды Аму кто-то заявил, что в мудрости мало смысла. Мол, она лишь приносит печаль — спутницу бед и смерти. А жить надо ради приятностей, даримых нам жизнью. Ради самых сильных её впечатлений. На что Аму заметил: «Не служи я мудрости, наверное, тоже искал бы одних развлечений, пытаясь познать, а потом передать, хвастая, свои ощущения».
Дэнге закончил цитату:
— «Но мудрость подсказывает мне, — завершил Аму, — что самые-самые впечатления невыразимы: так, о своём первом, самом сильном впечатлении — появлении на свет — мы ещё не можем рассказать, а о последнем — уже…»
— Вернёмся к нашим баранам, — предложил Отан.
— Барану, — уточнил Дэнге. — Мену.
— Нет к обоим, если получится их стравить, — прозвучало возражение.
— Пусть будет к баранам…
— Предлагаю распространить слух о новых словах Мена, которые вполне в его духе. Будто в ответ на вопрос: «Считает ли он исключением из ряда глупцов Аму?» Мен изрёк: «Если вы верите, что существует истина, то разве возможны из неё исключения на любой вкус? Останется ли она после этого истиной? Поэтому повторю: Мало того, что мудрецов нет, так и те, кто считаются таковыми, не всегда приходят даже к тому, что их знание никому не нужно. А ведь это, в отличие от них, известно и последним глупцам, живущим себе безо всякой мудрости. То есть, мудрецы глупее всех».
Дэнге слова понравились. Друзья обсудили как лучше, через кого запустить эту весть, чтобы она дошла до Аму и расстались.
Эти слова, в качестве слов Мена, остались в истории, как и ответ Аму на них. Ничего из учений Отана и Дэнге не сохранилось. Лишь специалистам ныне известны их имена, но не то, к чему пришли эти учителя или их ученики. Аму же, услышав о «словах Мена», заявил:
— Верно сказано. Если верить, что истина одна. Но сдаётся мне, Мен никогда не утверждал подобного, сомневаясь в любой истине. Помнится, он полагает, что истин столько, сколько и людей. Со своей стороны, замечу, что знание действительно мало кому нужно. Но так было всегда, а раз этот мир таким создали Небеса, значит, менять не собираются. Люди ж иначе устроить его не в состоянии… Ведь и те, кого они почитают мудрыми, вещают, будто изменить ничего нельзя, коль в мире сём «разум в цене чеснока».
И чуть помолчав, добавил:
— Да, мудрые не меняют мир, зная его неизменность. Потому, скажут когда-нибудь, мир способны менять лишь не ведающие, что изменить ничего нельзя.
Он оказался прав. Как в том, что мир не меняется в главном, так и в том, что его изменяют не мудрые.
![]()
Но та же молва уверяет, что особо умных и нет. Поскольку на каждого мудреца довольно простоты.
Давным-давно срифмовал всем известный мудрец и поэт: «Умник будет в убытке наверняка! В наше время доходней валять дурака, ибо разум сегодня в цене чеснока». А что поменялось?
Мен, подвергавший сомнению даже мудрость признанных авторитетов, наконец, дошёл до того, что стал провозглашать совершенно безумные мысли. Он заявил:
— Лишь тот достиг высот мудрости, кто понял, что она в мире никому не нужна.
— Никому? — удивился слушавший его.
— Никому, — с хитрой улыбкой подтвердил Мен, — кроме… самих мудрецов. Они ведь живут ей, зарабатывая на учениках.
Это возмутило учителей, которые действительно существовали за счёт своего искусства. Но Мен пошёл дальше, сказав, что и мудрецов нет. А те, кто ими прикидываются, в своих интересах просто дурачат остальных. Мудрецы предпочли сделать вид, что «эта болтовня» их не трогает. Предыдущие попытки дискуссий с Меном оказались безуспешны. Поэтому они избрали иную тактику, отвечая:
— Выскочка хочет, чтоб о нём говорили. Он, по собственному признанию, сомневается во всём. Включая то, что он — сын своих родителей. Стоит ли обращать внимание, если такой что-то скажет? Никто не вспомнит о нём завтра.
Это был сильный ответный ход, и он бы сработал, когда б среди противников Мена не нашлись те, кто затаил злобу на ниспровергателя. Ведь они из любви к постижению высших и мирских законов жертвовали множеством простых радостей, которые и составляют человеческое существование. А сей шутник желал обесценить их усилия, объяснив это всего лишь корыстью и объявив обманом!
Два таких оскорблённых, давние знакомцы — Отан и Дэнге — встретились и обменялись мыслями.
— Он уничижает наши труды и саму жизнь, положенную на приближение к истине, — сказал Отан. — И это в то время, когда и так «мудрость в цене чеснока»…
Дэнге поправил:
— Хуже. Он — смутьян, ставящий под сомнение наши ценности.
Отан удивился:
— Ты полагаешь, нынешняя власть уважает традиции?
Дэнге в ответ только вздохнул. Донос не имел смысла — правитель сам попирал любые законы, не слушая разумных советов, а перепалка Мена с учителями мудрости лишь забавляла его. От властителя-самодура неизвестно было чего ожидать, как и от его приспешников. Отан предложил утешиться старой мудростью:
— Тогда нужно ли переживать? Когда вопрос можно решить, не стоит о нём беспокоиться, если решить нельзя — беспокоиться бесполезно.
— Да, — усмехнулся Дэнге, — с ним приходится жить.
Отан сказал, пытаясь успокоить друга:
— Кто желает дарить всем свет знания должен помнить, что солнце не знает правых и неправых. Солнце светит без цели кого-то согреть. Нашедший себя подобен солнцу. А если он не таков, значит, ещё не нашёл себя…
Дэнге фыркнул:
— И на солнце бывают пятна, и даже затмения. Видно, трудно бесстрастно взирать с высоты на людскую глупость…
Тут Отану пришла в голову странная идея:
— А что если натравить на Мена того, кого именуют «солнцем мудрости»?
— Аму? — удивился Дэнге. — Он, конечно, уничтожит любого, стоит его разозлить. Однако они же как будто дружны…
— Но у Аму есть ученики, и уж себя-то он мудрецом и обладателем мудрости точно считает. Всё зависит от того, как подать ему слова Мена.
— Да, — воодушевился Дэнге, — некогда ж имела место и с ним похожая история!
Традиция в те времена, большей частью, передавалась устно, и учителя запоминали огромное количество текстов дословно. Отан понял его.
Однажды Аму, явно желая подразнить соперников, заявил: знание мудрецов — ничто, и он один знает, являясь солнцем мудрости. Возможно, при передаче его слова приукрасили и «солнцем мудрости» Аму себя не называл. Но с тех пор прозвище пристало к нему. Причём, одни произносили это с иронией, а другие с пиететом. Тогда Анг выразил общее мнение, язвительно спросив:
— Что может знать мудрый? В лучшем случае, то, что ничего не знает. Этим хвастает гордец? Если говорит всерьёз, то не от большого ума, если нет, то шутки — не его стезя. Боюсь, в его случае это — затмение «солнца мудрости».
— Анг был бы даже лучше, но давно покинул этот мир, — с сожалением сказал Отан.
— Погоди, — отозвался Дэнге, — некогда именно с Аму случилась история, которую теперь повторяет Мен. «Солнце мудрости» первым провозгласил: «Мудрецов нет. Ибо каждый знает, что не глупее других».
— Да-да, — подхватил Отан, — а когда ему возразили: «Как же так? Ведь спрашивают совета у тех, кого почитают. И ты — из их числа», то Аму, передают, ответил: «Спрашивают. Но как следуют ему? Если следуют… Любой истолковывает совет в меру понимания. Ведь каждый сам себе мудрец. И мудрец такой, что другие мудрее быть не могут. Поэтому сами рассудите: есть ли мудрецы?»
— В данных словах явное сожаление о том, что люди не способны оценить мудрость, пусть и его, — сказал Дэнге. — А это то, что нам нужно.
Отан продолжил:
— Известно также, однажды Аму кто-то заявил, что в мудрости мало смысла. Мол, она лишь приносит печаль — спутницу бед и смерти. А жить надо ради приятностей, даримых нам жизнью. Ради самых сильных её впечатлений. На что Аму заметил: «Не служи я мудрости, наверное, тоже искал бы одних развлечений, пытаясь познать, а потом передать, хвастая, свои ощущения».
Дэнге закончил цитату:
— «Но мудрость подсказывает мне, — завершил Аму, — что самые-самые впечатления невыразимы: так, о своём первом, самом сильном впечатлении — появлении на свет — мы ещё не можем рассказать, а о последнем — уже…»
— Вернёмся к нашим баранам, — предложил Отан.
— Барану, — уточнил Дэнге. — Мену.
— Нет к обоим, если получится их стравить, — прозвучало возражение.
— Пусть будет к баранам…
— Предлагаю распространить слух о новых словах Мена, которые вполне в его духе. Будто в ответ на вопрос: «Считает ли он исключением из ряда глупцов Аму?» Мен изрёк: «Если вы верите, что существует истина, то разве возможны из неё исключения на любой вкус? Останется ли она после этого истиной? Поэтому повторю: Мало того, что мудрецов нет, так и те, кто считаются таковыми, не всегда приходят даже к тому, что их знание никому не нужно. А ведь это, в отличие от них, известно и последним глупцам, живущим себе безо всякой мудрости. То есть, мудрецы глупее всех».
Дэнге слова понравились. Друзья обсудили как лучше, через кого запустить эту весть, чтобы она дошла до Аму и расстались.
Эти слова, в качестве слов Мена, остались в истории, как и ответ Аму на них. Ничего из учений Отана и Дэнге не сохранилось. Лишь специалистам ныне известны их имена, но не то, к чему пришли эти учителя или их ученики. Аму же, услышав о «словах Мена», заявил:
— Верно сказано. Если верить, что истина одна. Но сдаётся мне, Мен никогда не утверждал подобного, сомневаясь в любой истине. Помнится, он полагает, что истин столько, сколько и людей. Со своей стороны, замечу, что знание действительно мало кому нужно. Но так было всегда, а раз этот мир таким создали Небеса, значит, менять не собираются. Люди ж иначе устроить его не в состоянии… Ведь и те, кого они почитают мудрыми, вещают, будто изменить ничего нельзя, коль в мире сём «разум в цене чеснока».
И чуть помолчав, добавил:
— Да, мудрые не меняют мир, зная его неизменность. Потому, скажут когда-нибудь, мир способны менять лишь не ведающие, что изменить ничего нельзя.
Он оказался прав. Как в том, что мир не меняется в главном, так и в том, что его изменяют не мудрые.
