Достичь совершенства
Среди учеников Лао-цзы был человек по имени Гэнсан Чу, который лучше других постиг его учение. Он поселился у северного склона холма Вэйлэй, прогнал прочь слуг, которые выделялись познаниями, и отослал от себя наложниц, славившихся добротой. Он приближал к себе только грубых и уродливых, а на службу брал только дерзких и жестоких. Так прожил он три года, и в Вэйлэй собрали богатый урожай. Люди в округе говорили друг другу:
— Когда господин Гэнсан пришёл сюда, он встревожил нас, ибо казался нам странным. На первых порах мы полагали, что от него нельзя ждать ничего хорошего. Теперь же, прожив с ним годы, мы благоденствуем. Как не назвать его великим мудрецом? Почему бы нам всем вместе не воздать ему почести, как усопшему предку, и не воздвигнуть для него алтарь духов плодородия?
Услышав об этих разговорах, Гэнсан Чу повернулся лицом к югу и долго не мог прийти в себя. Ученики очень удивились этому, а Гэнсан Чу сказал:
— Чему же вы удивляетесь? С приходом весны все травы расцветают, а в осеннюю пору созревают плоды. Неужели весна и осень оказывают такое воздействие без причины? Сие свершается благодаря действию Великого Пути. Я слышал, что настоящий человек живёт беспечно в стенах своего дома, а народ в округе чуть не сходит с ума от желания повидаться с ним. Теперь маленькие люди Вэйлэй хотят отдать мне великие почести и поставить меня в один ряд с самыми талантливыми и добродетельными мужами. Неужто я в самом деле такой человек? Видно, я что-то не понял в словах Лао Даня.
— Это не так! — отвечали ученики. — В придорожной канаве тесно будет даже пескарю, крупную же рыбу туда и не запустить. За низким холмом не спрятаться даже зверю, поселиться там может разве что лиса-оборотень. Высокочтимые и умные мужи принимали к себе на службу умелых, ценя первым делом добро, а уже потом выгоду. Если так поступали Яо и Шунь, мы тем более должны поступить так же. Послушайтесь нас, учитель!
— Подойдите, дети мои, — сказал Гэнсан Чу. — Если зверь, способный проглотить целый экипаж, покинет родной холм, ему не избежать опасности, которую сулит раскинутая сеть. А если рыбу, которая может проглотить целую лодку, оставить без воды, ей будут опасны даже муравьи. Поэтому птицы не боятся высоты, а рыбы и черепахи не боятся глубины. Тот же, кто печётся о том, чтобы себя уберечь, не может не скрываться в этом мире и сам не боится глубокого уединения. Что же достойно похвалы в Яо и Шуне? Ведь все ухищрения их ума были подобны бессмысленному разрушению стен в доме или высаживанию бурьяна в поле, расчёсыванию лысины или варке риса по зёрнышку. Разве можно таким способом помочь миру? Начните выдвигать «высоконравственных» — и люди станут друг друга притеснять. Возвысьте «умных» — и вокруг начнутся грабежи. Тот, кто ведёт счёт вещам, не способен облагодетельствовать народ. Люди же стали добиваться выгоды, сыновья поднялись на отцов, слуги — на своих господ, грабят дома средь бела дня, при свете солнца роют подкопы. Говорю вам: корень великой смуты — это царствование Яо и Шуня. Верхушки же её протянутся на тысячи лет, так что и через сотню веков люди будут пожирать друг друга!
Тут со своего места быстро поднялся ученик по имени Наньжун Гу и сказал:
— А что должен делать такой старый человек, как я, чтобы достичь совершенства, описанного вами, учитель?
На это Гэнсан Чу ответил:
— Не ущемляй своё тело, береги свою жизнь, не допускай в мыслях суеты. Если сможешь прожить так три года, считай, ты выполнил мой совет.
— Все глаза выглядят одинаково, я не знаю, каково различие между ними, а слепой себя не видит, — сказал Наньжун Гу. — Все уши выглядят одинаково, и я не знаю, каково различие между ними, а глухой себя не слышит. Сознание у всех одинаковое, я не знаю, чем оно отличается у разных людей, но безумец себя не сознаёт. Тела людей подобны друг другу, и тем не менее их разделяет какое-то расстояние. Я хочу быть подобным вам, но не могу этого достичь. Только что вы сказали мне: «Храни в целости своё тело, береги свою жизнь, не допускай суеты в мыслях». Я, Гу, жажду понять эти слова, но они пока что достигли только моего слуха.
— Мне больше нечего сказать тебе, — ответил Гэнсан Чу. — Недаром говорят, что роящиеся мошки не превратятся в куколку, юэская курица не высидит гусиное яйцо. Дело не в том, что жизненные свойства этих птиц различны. Их способности или неспособность обусловлены величиной таланта. Оказалось, что моих талантов не хватает для того, чтобы просветить тебя. Почему бы тебе не поехать на юг и не встретиться с Лао-цзы?
Наньжун Гу взвалил на спину дорожный мешок с провизией и, проведя в пути семь дней и семь ночей, пришёл к дому Лао-цзы.
— Не от Чу ли ты пришёл? — спросил его Лао-цзы.
— Да, — ответил Наньжун Гу.
— А почему ты привёл с собой так много людей?
Наньжун Гу в недоумении оглянулся.
— Ты не понял, о чём я спросил? — задал ему вопрос Лао-цзы.
Наньжун Гу потупился от стыда, потом поднял голову и сказал со вздохом:
— Сейчас я забыл свой ответ вам и поэтому забыл вопрос, с которым хотел обратиться к вам.
— О чём ты?
— Если у меня не будет ума, люди назовут меня глупцом, а если у меня будет ум, он принесёт мне несчастье. Если я буду добрым, то причиню вред себе, а если буду недобрым, то причиню вред другим. Если я буду справедливым, то навлеку беду на себя, а если буду несправедливым, то навлеку беду на других. Как же мне избежать этих трёх затруднений?
— Я понял тебя, ещё только взглянув на тебя, а теперь слова твои говорят о том же. Ты испуган и растерян, словно дитя, оставшееся без отца и матери. Ты хочешь шестом достать до морского дна. Ты сам навлекаешь на себя погибель, идёшь против собственной природы и не знаешь, где выход. Как ты жалок!
Наньжун Гу попросил у Лао-цзы разрешения остаться в его доме, старался усвоить всё доброе и отринуть все худое, десять дней предавался размышлениям, а потом снова пришёл к Лао-цзы. Тот сказал:
— Ты очистился! В душе твоей стало больше жизни! Однако в тебе ещё гнездится немало дурного. Не позволяй увлечённости внешним связывать тебя: поставь ей преграду внутри себя. Однако ж, когда чувства внутри стеснены, их тоже трудно обуздать: следует выпускать их наружу. Даже тот, кто управляется и с внешним, и с внутренним в себе, не способен поддержать в себе полноту жизненных свойств Пути. Что же говорить о том, кто живёт, пренебрегая Путём?
Наньжун Гу сказал:
— Когда в деревне заболеет человек, сосед расспрашивает его, и больной может рассказать о своей болезни. Но его рассказ о болезни — это ещё не сама болезнь. Когда я спрашиваю вас о Великом Пути, я словно пью снадобье, от которого мой недуг только усиливается. Хотелось бы услышать о том, что есть главное для сбережения жизни?
— Ты хочешь знать о том, как сберегать свою жизнь? — ответил Лао-цзы. — Ну так слушай: способен ли ты охватить единое и не терять его? Можешь ли ты, не прибегая к гаданию на панцирях черепах и стеблях трав, узнавать о будущем счастье или несчастье? Знаешь ли ты, когда следует остановиться? Способен ли всё отринуть? Можешь ли оставить людей и искать самого себя? Можешь ли уйти от всего? Можешь ли быть без дум и забот? Можешь ли стать младенцем? Ведь младенец кричит целыми днями и не хрипнет — таков предел гармонии. Он целыми днями сжимает кулачки — и ничего не хватает: такова всеобщая полнота жизненных свойств. Он целый день смотрит и не мигает: такова его несвязанность внешним. Он идёт, сам не зная куда; останавливается, сам не зная почему. Он ускользает от всех вещей и плывёт вместе с переменами. Таков путь сбережения жизни.
— Стало быть, таковы свойства совершенного человека? — спросил Наньжун Гу.
— Нет, это ещё не всё, — ответил Лао-цзы. — Таковы лишь способности к тому, что мы называем «растопить снег, сколоть лёд». Совершенный человек пропитание своё находит в Земле, а радость получает от Неба. Он не будет беспокоиться вместе с другими о выгоде или убытках, не будет вместе с другими удивляться, не будет вместе с другими строить планы, не будет вместе с другими вершить дела. Он уходит, не прилагая усилий. Он приходит, не теряя безмятежности. Вот что такое путь сбережения жизни.
— Так это и есть высшая истина?
— Ещё нет. Но я поведаю её тебе. Скажи мне: можешь ли ты стать младенцем? Ведь младенец ползёт, не зная зачем, тянется, не зная куда. Телом подобен засохшему дереву, сердцем подобен мёртвому пеплу. К такому не пристанет ни счастье, ни несчастье. Тому, кто не ведает ни счастья, ни горя, все людские беды нипочём!
![]()
— Когда господин Гэнсан пришёл сюда, он встревожил нас, ибо казался нам странным. На первых порах мы полагали, что от него нельзя ждать ничего хорошего. Теперь же, прожив с ним годы, мы благоденствуем. Как не назвать его великим мудрецом? Почему бы нам всем вместе не воздать ему почести, как усопшему предку, и не воздвигнуть для него алтарь духов плодородия?
Услышав об этих разговорах, Гэнсан Чу повернулся лицом к югу и долго не мог прийти в себя. Ученики очень удивились этому, а Гэнсан Чу сказал:
— Чему же вы удивляетесь? С приходом весны все травы расцветают, а в осеннюю пору созревают плоды. Неужели весна и осень оказывают такое воздействие без причины? Сие свершается благодаря действию Великого Пути. Я слышал, что настоящий человек живёт беспечно в стенах своего дома, а народ в округе чуть не сходит с ума от желания повидаться с ним. Теперь маленькие люди Вэйлэй хотят отдать мне великие почести и поставить меня в один ряд с самыми талантливыми и добродетельными мужами. Неужто я в самом деле такой человек? Видно, я что-то не понял в словах Лао Даня.
— Это не так! — отвечали ученики. — В придорожной канаве тесно будет даже пескарю, крупную же рыбу туда и не запустить. За низким холмом не спрятаться даже зверю, поселиться там может разве что лиса-оборотень. Высокочтимые и умные мужи принимали к себе на службу умелых, ценя первым делом добро, а уже потом выгоду. Если так поступали Яо и Шунь, мы тем более должны поступить так же. Послушайтесь нас, учитель!
— Подойдите, дети мои, — сказал Гэнсан Чу. — Если зверь, способный проглотить целый экипаж, покинет родной холм, ему не избежать опасности, которую сулит раскинутая сеть. А если рыбу, которая может проглотить целую лодку, оставить без воды, ей будут опасны даже муравьи. Поэтому птицы не боятся высоты, а рыбы и черепахи не боятся глубины. Тот же, кто печётся о том, чтобы себя уберечь, не может не скрываться в этом мире и сам не боится глубокого уединения. Что же достойно похвалы в Яо и Шуне? Ведь все ухищрения их ума были подобны бессмысленному разрушению стен в доме или высаживанию бурьяна в поле, расчёсыванию лысины или варке риса по зёрнышку. Разве можно таким способом помочь миру? Начните выдвигать «высоконравственных» — и люди станут друг друга притеснять. Возвысьте «умных» — и вокруг начнутся грабежи. Тот, кто ведёт счёт вещам, не способен облагодетельствовать народ. Люди же стали добиваться выгоды, сыновья поднялись на отцов, слуги — на своих господ, грабят дома средь бела дня, при свете солнца роют подкопы. Говорю вам: корень великой смуты — это царствование Яо и Шуня. Верхушки же её протянутся на тысячи лет, так что и через сотню веков люди будут пожирать друг друга!
Тут со своего места быстро поднялся ученик по имени Наньжун Гу и сказал:
— А что должен делать такой старый человек, как я, чтобы достичь совершенства, описанного вами, учитель?
На это Гэнсан Чу ответил:
— Не ущемляй своё тело, береги свою жизнь, не допускай в мыслях суеты. Если сможешь прожить так три года, считай, ты выполнил мой совет.
— Все глаза выглядят одинаково, я не знаю, каково различие между ними, а слепой себя не видит, — сказал Наньжун Гу. — Все уши выглядят одинаково, и я не знаю, каково различие между ними, а глухой себя не слышит. Сознание у всех одинаковое, я не знаю, чем оно отличается у разных людей, но безумец себя не сознаёт. Тела людей подобны друг другу, и тем не менее их разделяет какое-то расстояние. Я хочу быть подобным вам, но не могу этого достичь. Только что вы сказали мне: «Храни в целости своё тело, береги свою жизнь, не допускай суеты в мыслях». Я, Гу, жажду понять эти слова, но они пока что достигли только моего слуха.
— Мне больше нечего сказать тебе, — ответил Гэнсан Чу. — Недаром говорят, что роящиеся мошки не превратятся в куколку, юэская курица не высидит гусиное яйцо. Дело не в том, что жизненные свойства этих птиц различны. Их способности или неспособность обусловлены величиной таланта. Оказалось, что моих талантов не хватает для того, чтобы просветить тебя. Почему бы тебе не поехать на юг и не встретиться с Лао-цзы?
Наньжун Гу взвалил на спину дорожный мешок с провизией и, проведя в пути семь дней и семь ночей, пришёл к дому Лао-цзы.
— Не от Чу ли ты пришёл? — спросил его Лао-цзы.
— Да, — ответил Наньжун Гу.
— А почему ты привёл с собой так много людей?
Наньжун Гу в недоумении оглянулся.
— Ты не понял, о чём я спросил? — задал ему вопрос Лао-цзы.
Наньжун Гу потупился от стыда, потом поднял голову и сказал со вздохом:
— Сейчас я забыл свой ответ вам и поэтому забыл вопрос, с которым хотел обратиться к вам.
— О чём ты?
— Если у меня не будет ума, люди назовут меня глупцом, а если у меня будет ум, он принесёт мне несчастье. Если я буду добрым, то причиню вред себе, а если буду недобрым, то причиню вред другим. Если я буду справедливым, то навлеку беду на себя, а если буду несправедливым, то навлеку беду на других. Как же мне избежать этих трёх затруднений?
— Я понял тебя, ещё только взглянув на тебя, а теперь слова твои говорят о том же. Ты испуган и растерян, словно дитя, оставшееся без отца и матери. Ты хочешь шестом достать до морского дна. Ты сам навлекаешь на себя погибель, идёшь против собственной природы и не знаешь, где выход. Как ты жалок!
Наньжун Гу попросил у Лао-цзы разрешения остаться в его доме, старался усвоить всё доброе и отринуть все худое, десять дней предавался размышлениям, а потом снова пришёл к Лао-цзы. Тот сказал:
— Ты очистился! В душе твоей стало больше жизни! Однако в тебе ещё гнездится немало дурного. Не позволяй увлечённости внешним связывать тебя: поставь ей преграду внутри себя. Однако ж, когда чувства внутри стеснены, их тоже трудно обуздать: следует выпускать их наружу. Даже тот, кто управляется и с внешним, и с внутренним в себе, не способен поддержать в себе полноту жизненных свойств Пути. Что же говорить о том, кто живёт, пренебрегая Путём?
Наньжун Гу сказал:
— Когда в деревне заболеет человек, сосед расспрашивает его, и больной может рассказать о своей болезни. Но его рассказ о болезни — это ещё не сама болезнь. Когда я спрашиваю вас о Великом Пути, я словно пью снадобье, от которого мой недуг только усиливается. Хотелось бы услышать о том, что есть главное для сбережения жизни?
— Ты хочешь знать о том, как сберегать свою жизнь? — ответил Лао-цзы. — Ну так слушай: способен ли ты охватить единое и не терять его? Можешь ли ты, не прибегая к гаданию на панцирях черепах и стеблях трав, узнавать о будущем счастье или несчастье? Знаешь ли ты, когда следует остановиться? Способен ли всё отринуть? Можешь ли оставить людей и искать самого себя? Можешь ли уйти от всего? Можешь ли быть без дум и забот? Можешь ли стать младенцем? Ведь младенец кричит целыми днями и не хрипнет — таков предел гармонии. Он целыми днями сжимает кулачки — и ничего не хватает: такова всеобщая полнота жизненных свойств. Он целый день смотрит и не мигает: такова его несвязанность внешним. Он идёт, сам не зная куда; останавливается, сам не зная почему. Он ускользает от всех вещей и плывёт вместе с переменами. Таков путь сбережения жизни.
— Стало быть, таковы свойства совершенного человека? — спросил Наньжун Гу.
— Нет, это ещё не всё, — ответил Лао-цзы. — Таковы лишь способности к тому, что мы называем «растопить снег, сколоть лёд». Совершенный человек пропитание своё находит в Земле, а радость получает от Неба. Он не будет беспокоиться вместе с другими о выгоде или убытках, не будет вместе с другими удивляться, не будет вместе с другими строить планы, не будет вместе с другими вершить дела. Он уходит, не прилагая усилий. Он приходит, не теряя безмятежности. Вот что такое путь сбережения жизни.
— Так это и есть высшая истина?
— Ещё нет. Но я поведаю её тебе. Скажи мне: можешь ли ты стать младенцем? Ведь младенец ползёт, не зная зачем, тянется, не зная куда. Телом подобен засохшему дереву, сердцем подобен мёртвому пеплу. К такому не пристанет ни счастье, ни несчастье. Тому, кто не ведает ни счастья, ни горя, все людские беды нипочём!
