Жеребёнок

Звенела весенняя ярмарка. По её краю за балаганами барышник тащил на верёвке пегого жеребёнка, на спине у малыша была глубокая рваная рана с коричневыми запёкшимися от крови краями. Жеребёнок громко ржал, но на его крики в шуме ярмарки никто не обращал внимания.
Спиридон привёз вместе с односельчанами мёд на продажу, расположившись на телеге гончара рядом с его посудой. Пузатенькие бочоночки, перевязанные вощёной холстиной, стояли на передке у облучка телеги, а вокруг ратью выстроились кринки, кувшины, макитры и прочая посуда.
Спиридон и не торговал толком. Договорившись с дородной женой гончара о цене, он сидел в тени под деревом на мешке с овсом, захваченным в дальнюю дорогу, и наблюдал за красивой девушкой, продающей гусят и цыплят. Это была та самая влюблённая пастушка, спящая у межи прошлым летом, она ещё больше похорошела и расцвела. Рядом стояла телега с товаром молодого кузнеца, по всему видно было, что дело близко к свадьбе.
Распряжённая кобылка гончара вскинула голову вместе с торбой, одетой на морду, и зашевелила ушами от беспокойства, переступая ногами. Она услышала крик жалобы и страха в этом шуме. Спиридон тоже оглянулся и поспешил вмешаться. Он отдал барышнику почти весь мёд, а тот посмеялся после сделки. Пасечник промыл рану чистой водой с дегтярным мылом, порвал старую свитку на холстинки, смазал их слегка мёдом из последнего горшочка и перевязал лошадку. Жеребёнок прилёг под деревом в тени, а к вечеру уже перестал дрожать, выпил, к радости пасечника, воды и съел горбушку хлеба с ладони Спиридона.
На следующее утро, рано-рано, мудрец и жеребёнок потихоньку отправились с ярмарки в обратный путь, они шли с остановками, ночевали на сеновалах, встречая только помощь и подкрепленье едой, и добрались таки домой.
Гончар завёз мешок овса, а пасечник достал прошлогоднего сена, устроил раненого на несколько дней в небольшом пустом омшанике, где из маленького окошка падал косой лучик света. Потом, когда малыш окреп и стал больше двигаться, перевёл его во двор, запирая только на ночь.
Жеребёнок так привык к мудрецу, что ходил за ним везде как собачонка, ел из рук и любил баловаться — снимал с головы его соломенную шляпу и подкидывал её в воздух, жевал рубаху, дул в ухо, носил зубами за дужку ведро с водой. Частенько доносилось со двора его звонкое радостное ржание.
А на осенней ярмарке Спиридон стоял среди лошадников под градом насмешек, а сзади без привязи фыркал и баловался подросший жеребёнок. На спине у него мышцы шли горбом, их стягивал грубый шрам, образовавшийся на месте раны, вот все и потешались — горбунок, пегий — не работник, не красавец да невелик. «Кому он нужен такой?», «И что было с ним возиться?» — неслось со всех сторон.
Тут приблизился к Спиридону статный, но очень морщинистый человек, возраст которого так сразу было и не определить. Тело его казалось гибким и молодым, а лицо — старше лет на десять.
— Продай мне это чудо, — заинтересовался подошедший, — он мне нужен.
— А не обидишь, — забеспокоился мудрец, интересуясь самим покупателем.
— Не обижу, нам в шапито как раз такой и подходит — будет с клоуном выступать.
Оказалось, что это и был клоун из цирка, прибывшего на ярмарку. Лицо его постарело от грима, а человеком он был добрым и талантливым. Предполагалось сотворить из жеребёнка Пегаса, привязав крылья для пантомимы, а ещё — Горбунка для второго отделения, который сбросит глупого седока. И ещё много разного и смешного намечалось.
Спиридон сидел с клоуном в ярмарочном балагане и тихонько смеялся, а посредине в широком проходе клоун как бы доил конька, под оглушительный хохот публики. Все совали жеребёнку горбушки.
«Каждой вещи — своё предназначение» — подумал Спиридон, вспоминая свою нерешительность перед чернявым барышником, предрекавшим бесполезность животного, даже в случае спасения раненого жеребёнка.