Хлестаков
ХЛЕСТАКОВ — герой комедии Н.В. Гоголя «Ревизор» (конец 1835 - - начало 1836; окончательная редакция — 1842). Иван Александрович X., мелкий петербургский чиновник, по выражению его слуги Осипа, «елистратишка простой» (то есть у него чин коллежского регистратора, самый низкий по табели о рангах), направляясь из северной столицы «в Саратовскую губернию, в собственную деревню», был принят в уездном городе за ревизора, «вельможу», обладателя высокого чина (по версии Бобчинского, он «сам генералиссимус»). Получивший солидную сумму денег в качестве взяток, обласканный, объявленный женихом Марьи Антоновны, дочери Городничего, X. благополучно убирается восвояси. Разоблачают X. лишь после отъезда с помощью перлюстрированного чиновниками его письма к приятелю Тряпичкину. Новизна этой сценической фабулы, а вместе с тем и X. как художественного характера определяется их соотношением с реальными случаями и лицами.
Возможны были три основных варианта должностного недоразумения, qui pro quo: на месте «ревизора» оказывался или обманщик, сознательно, с корыстной целью выдававший себя за другого; или человек, который хотя и не стремился к обману, но вполне вошел в свое новое положение и даже пытался извлечь из него пользу; или, наконец, лицо постороннее, случайно принятое за высокую персону, но не воспользовавшееся этой ошибкой. Первый случай имел место в Устюжине, где некий авантюрист выдавал себя «за чиновника министерства» и обобрал «всех городских жителей» (из воспоминаний В.А.Соллогуба). Второй случай произошел с литератором П.П.Свиньиным в бытность его в Бессарабии, что, кстати, отразилось в пушкинском наброске произведения, очень напоминающем схему будущего «Ревизора»: (Свиньин) Криспин приезжает в Губернию N на ярмонку — его принимают за (нрзб) … Губерн/атор/ честной дурак — Губ/ернаторша/ с ним кокетничает — Криспин сватается за дочь» (Криспин — амплуа плута и хвастуна во французской комедии). Наконец, третий случай произошел с самим Пушкиным, который по пути в Уральск (1833) был принят в Нижнем Новгороде за человека, имевшего «тайное поручение соби- 445 рать сведения о неисправностях» (рассказ мемуариста и историка П.И.Бартенева); узнав об этом позже, уже в Оренбурге, Пушкин вдоволь посмеялся над неожиданной мистификацией.
Однако концепция образа у Гоголя, который, по-видимому, был осведомлен обо всех трех случаях, не совпадает ни с одним из них. X.— не авантюрист, не корыстный обманщик; он вообще не ставит перед собою сколько-нибудь осознанной цели (в черновой редакции X. говорил себе при появлении Городничего: «…не поддаваться. Ей-богу, не поддаваться»; но затем эта фраза была снята: придерживаться какого-либо обдуманного плана ему не свойственно). X. весь в пределах данной минуты, действует и говорит почти рефлекторно, под влиянием обстоятельств. Он так и не разобрался в том, что произошло; лишь в IV действии ему смутно мерещится, что его принимают за кого-то другого, но за кого именно — осталось для него тайной. X. чистосердечен и тогда, когда говорит правду, и тогда, когда лжет, ибо ложь его сродни фантазиям ребенка.
В документах, относящихся к «Ревизору» и интерпретирующих его содержание, Гоголь всемерно подчеркивал именно эту особенность X.— непреднамеренность и естественность: «X. вовсе не надувает; он не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит» («Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления «Ревизора»»). «В нем все сюрприз и неожиданность Он разговорился, никак не зная с начала разговора, куда поведет его речь. Темы для разговоров ему дают выведывающие. Они сами как бы кладут ему все в рот и создают разговор» («Предуведомление для тех, которые пожелали бы сыграть как следует «Ревизора»»). Но именно это чистосердечие обмануло Городничего и компанию, ожидавших встретить настоящего ревизора, способных также вывести на чистую воду и какого-нибудь мошенника, но оказавшихся бессильными перед наивностью и непреднамеренностью. Можно сказать, что «выведывающие» создают не только «разговор», но и сам облик грозного ревизора — при участии X., но без его инициативы.
X. необычен и по своему положению в комедийной интриге, которая чаще всего управлялась лицом, выступавшим в обличье другого; таковы (если называть ближайшие к «Ревизору» примеры) Семен в «Уроке дочкам» И.А.Крылова, Пустолобов в комедии «Приезжий из столицы, или Суматоха в уездном городе» Г.Ф. Квитки-Основьяненко, а также многочисленные герои водевилей, эти, как говорил Гоголь, «водевильные шалуны». Роль же X. в интриге, хотя он и выигрывает, пассивная; тем не менее автор настаивал на его статусе главного героя. Такой статус сообщал пьесе особый, фантастический, колорит (X.— «лицо фантасмагорическое, лицо, которое, как лживый, олицетворенный обман, унеслось вместе с тройкой…» — «Предуведомление…»), пре вращал традиционную комедийную интригу в миражную интригу.
Первые исполнители роли X.— Н.О.Дюр в Александрийском театре (премьера 19 апреля 1836) и Д.Т.Ленский в московском Малом театре (премьера 25 мая того же года) — не смогли отделить своего героя от традиционного амплуа водевильного лжеца, прощелыги. Лишь постепенно происходило постижение X. как исключительно оригинального характера, причем этому процессу содействовал и сам Гоголь; так, 5 ноября 1851 г. он прочел комедию в присутствии писателей и актеров, в том числе и С.В.Шуйского, игравшего X., с целью показать, как надо вести эту роль, особенно сцену вранья: «…это нечто вроде упоения, наития, сочинительского восторга — это не простая ложь, не простое хвастовство» (из воспоминаний присутствовавшего на чтении И.С.Тургенева). Среди последующих замеча-тельных истолкователей X.— С.В.Васильев (1858), М.П.Садовский (1877), П.В.Самойлов (1892). «Вот, между прочим, одна придуманная г.Са-мойловым подробность. Когда он рассказывает, как играет в вист с сильными мира сего, то с великим апломбом начинает пересчитывать партнеров: министр иностранных дел, французский посланник, немецкий посланник… Потом внезапно задумывается: «кого бы еще выдумать» и вдруг вспоминает: — И я… Это произносится с извинительной улыбкой и вызывает у окружающих подобострастный смех» (Новое время. 1902. №9330). В более поздних постановках усилилась гротескная окраска образа X., особенно это относится к игре М.А.Чехова (Художественный театр, 1921) и Э.П.Гарина (Гос.театр им.Вс.Мейерхольда, 1926).
В исполнении Чехова X. являлся с бледным лицом, с бровью, изогнутой серпом, — визитная карточка клоуна, шута, безумца; являлся как «существо пустое, порою наглое, порою трусливое, лгущее с упоением, все время что-то разыгрывающее — какую-то сплошную импровизацию…» (Вестник театра. 1921. №91-92. С. 11). В трактовке же Мейерхольда, осуществленной Гариным, X.— это «принципиальный мистификатор и авантюрист», «шулер» (В.Э.Мейерхольд. Статьи, письма, речи, беседы. М., 1968. 4.2. С.145); в его облике было что-то от «оборотня», от «мелкого беса» (Д.Тальников. Новая ревизия «Ревизора». М.; Л., 1927. С.49-51). Обе концепции заметно отклонялись от гоголевской интерпретации, согласно которой в X. «ничего не должно быть означено резко», «он даже хорошо иногда держится» («Отрывок из письма…»), не говоря уже о том, что Мейерхольд придавал его поступкам некоторую целенаправленность; однако благодаря всему этому усиливалась фан-тасмагоричность образа и всей пьесы в целом. Среди последующих выдающихся исполнителей роли X.— И.В.Ильинский (Малый театр, 1938), О.В.Басилашвили (Большой драматический театр, 1972), А.А.Миронов (Московский театр сатиры, 1972).
Глубокому осмыслению хлестаковщины как явления содействовала и литературная критика и публицистика. А.А.Григорьев писал о том, что степень сатирического эффекта прямо пропорциональна мелкости X. как личности: «Чем пустее, глаже, бесцветнее будет X. на сцене , тем строже явится Немезида над беззакониями города» (А.А.Григорьев. Театральная критика. Л., 1985. С.120). В.Г.Короленко, рассматривая образ X., разобрал феномен самозванства: история X. «в тысячах живых снимков повторяется ежегодно, ежемесячно, чуть не ежедневно по всему лицу русской земли» (В.Г.Короленко. Поли. собр. соч. СПб. Т.З. С.363). Н.А.Бердяев распространил анализ хлестаковщины на Россию советского периода: «Нет уже самодержавия, но по-прежнему X. разыгрывает из себя важного чиновника, по-прежнему все трепещут перед ним . Хлестаковская смелость на каждом шагу дает себя чувствовать в русской революции» (Н.Бердяев. Духи русской революции // Русская мысль. 1918, май-июнь; см. также:
Литературная учеба. 1990, март-апрель. С. 123 и далее). И.А.Ильин, говоря о том, что «X. напоминает нам о возникающих в русской истории многочисленных самозванцах, которые породили столько несчастья», подчеркивал международное значение этого характера: «Но ведь не только о России должна идти речь…» (цит. по кн.: Н.Полторацкий. Иван Александрович Ильин. Изд. Эрмитаж, 1989. С.89).
Лит.: Гиппиус В.В. Миссия комического писателя // Гиппиус В.В. Гоголь. Л., 1924; Данилов С.С. Гоголь и театр. Л., 1936; Манн Ю.В. «Ревизор». Общая ситуация. Миражная интрига // Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. М., 1988; Макогоненко Г.П. Пушкинское начало в комедии Гоголя «Ревизор» // Макогоненко Г.П. Гоголь и Пушкин. Л., 1985; Мацкин А.П. Михаил Чехов — Хлестаков. Мейерхольд. Как создавался «Ревизор» // Мацкин А.П. На темы Гоголя. М., 1984; Лотман Ю.М. О Хлестакове // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин, Лермонтов, Гоголь. М., 1988.
Возможны были три основных варианта должностного недоразумения, qui pro quo: на месте «ревизора» оказывался или обманщик, сознательно, с корыстной целью выдававший себя за другого; или человек, который хотя и не стремился к обману, но вполне вошел в свое новое положение и даже пытался извлечь из него пользу; или, наконец, лицо постороннее, случайно принятое за высокую персону, но не воспользовавшееся этой ошибкой. Первый случай имел место в Устюжине, где некий авантюрист выдавал себя «за чиновника министерства» и обобрал «всех городских жителей» (из воспоминаний В.А.Соллогуба). Второй случай произошел с литератором П.П.Свиньиным в бытность его в Бессарабии, что, кстати, отразилось в пушкинском наброске произведения, очень напоминающем схему будущего «Ревизора»: (Свиньин) Криспин приезжает в Губернию N на ярмонку — его принимают за (нрзб) … Губерн/атор/ честной дурак — Губ/ернаторша/ с ним кокетничает — Криспин сватается за дочь» (Криспин — амплуа плута и хвастуна во французской комедии). Наконец, третий случай произошел с самим Пушкиным, который по пути в Уральск (1833) был принят в Нижнем Новгороде за человека, имевшего «тайное поручение соби- 445 рать сведения о неисправностях» (рассказ мемуариста и историка П.И.Бартенева); узнав об этом позже, уже в Оренбурге, Пушкин вдоволь посмеялся над неожиданной мистификацией.
Однако концепция образа у Гоголя, который, по-видимому, был осведомлен обо всех трех случаях, не совпадает ни с одним из них. X.— не авантюрист, не корыстный обманщик; он вообще не ставит перед собою сколько-нибудь осознанной цели (в черновой редакции X. говорил себе при появлении Городничего: «…не поддаваться. Ей-богу, не поддаваться»; но затем эта фраза была снята: придерживаться какого-либо обдуманного плана ему не свойственно). X. весь в пределах данной минуты, действует и говорит почти рефлекторно, под влиянием обстоятельств. Он так и не разобрался в том, что произошло; лишь в IV действии ему смутно мерещится, что его принимают за кого-то другого, но за кого именно — осталось для него тайной. X. чистосердечен и тогда, когда говорит правду, и тогда, когда лжет, ибо ложь его сродни фантазиям ребенка.
В документах, относящихся к «Ревизору» и интерпретирующих его содержание, Гоголь всемерно подчеркивал именно эту особенность X.— непреднамеренность и естественность: «X. вовсе не надувает; он не лгун по ремеслу; он сам позабывает, что лжет, и уже сам почти верит тому, что говорит» («Отрывок из письма, писанного автором вскоре после первого представления «Ревизора»»). «В нем все сюрприз и неожиданность Он разговорился, никак не зная с начала разговора, куда поведет его речь. Темы для разговоров ему дают выведывающие. Они сами как бы кладут ему все в рот и создают разговор» («Предуведомление для тех, которые пожелали бы сыграть как следует «Ревизора»»). Но именно это чистосердечие обмануло Городничего и компанию, ожидавших встретить настоящего ревизора, способных также вывести на чистую воду и какого-нибудь мошенника, но оказавшихся бессильными перед наивностью и непреднамеренностью. Можно сказать, что «выведывающие» создают не только «разговор», но и сам облик грозного ревизора — при участии X., но без его инициативы.
X. необычен и по своему положению в комедийной интриге, которая чаще всего управлялась лицом, выступавшим в обличье другого; таковы (если называть ближайшие к «Ревизору» примеры) Семен в «Уроке дочкам» И.А.Крылова, Пустолобов в комедии «Приезжий из столицы, или Суматоха в уездном городе» Г.Ф. Квитки-Основьяненко, а также многочисленные герои водевилей, эти, как говорил Гоголь, «водевильные шалуны». Роль же X. в интриге, хотя он и выигрывает, пассивная; тем не менее автор настаивал на его статусе главного героя. Такой статус сообщал пьесе особый, фантастический, колорит (X.— «лицо фантасмагорическое, лицо, которое, как лживый, олицетворенный обман, унеслось вместе с тройкой…» — «Предуведомление…»), пре вращал традиционную комедийную интригу в миражную интригу.
Первые исполнители роли X.— Н.О.Дюр в Александрийском театре (премьера 19 апреля 1836) и Д.Т.Ленский в московском Малом театре (премьера 25 мая того же года) — не смогли отделить своего героя от традиционного амплуа водевильного лжеца, прощелыги. Лишь постепенно происходило постижение X. как исключительно оригинального характера, причем этому процессу содействовал и сам Гоголь; так, 5 ноября 1851 г. он прочел комедию в присутствии писателей и актеров, в том числе и С.В.Шуйского, игравшего X., с целью показать, как надо вести эту роль, особенно сцену вранья: «…это нечто вроде упоения, наития, сочинительского восторга — это не простая ложь, не простое хвастовство» (из воспоминаний присутствовавшего на чтении И.С.Тургенева). Среди последующих замеча-тельных истолкователей X.— С.В.Васильев (1858), М.П.Садовский (1877), П.В.Самойлов (1892). «Вот, между прочим, одна придуманная г.Са-мойловым подробность. Когда он рассказывает, как играет в вист с сильными мира сего, то с великим апломбом начинает пересчитывать партнеров: министр иностранных дел, французский посланник, немецкий посланник… Потом внезапно задумывается: «кого бы еще выдумать» и вдруг вспоминает: — И я… Это произносится с извинительной улыбкой и вызывает у окружающих подобострастный смех» (Новое время. 1902. №9330). В более поздних постановках усилилась гротескная окраска образа X., особенно это относится к игре М.А.Чехова (Художественный театр, 1921) и Э.П.Гарина (Гос.театр им.Вс.Мейерхольда, 1926).
В исполнении Чехова X. являлся с бледным лицом, с бровью, изогнутой серпом, — визитная карточка клоуна, шута, безумца; являлся как «существо пустое, порою наглое, порою трусливое, лгущее с упоением, все время что-то разыгрывающее — какую-то сплошную импровизацию…» (Вестник театра. 1921. №91-92. С. 11). В трактовке же Мейерхольда, осуществленной Гариным, X.— это «принципиальный мистификатор и авантюрист», «шулер» (В.Э.Мейерхольд. Статьи, письма, речи, беседы. М., 1968. 4.2. С.145); в его облике было что-то от «оборотня», от «мелкого беса» (Д.Тальников. Новая ревизия «Ревизора». М.; Л., 1927. С.49-51). Обе концепции заметно отклонялись от гоголевской интерпретации, согласно которой в X. «ничего не должно быть означено резко», «он даже хорошо иногда держится» («Отрывок из письма…»), не говоря уже о том, что Мейерхольд придавал его поступкам некоторую целенаправленность; однако благодаря всему этому усиливалась фан-тасмагоричность образа и всей пьесы в целом. Среди последующих выдающихся исполнителей роли X.— И.В.Ильинский (Малый театр, 1938), О.В.Басилашвили (Большой драматический театр, 1972), А.А.Миронов (Московский театр сатиры, 1972).
Глубокому осмыслению хлестаковщины как явления содействовала и литературная критика и публицистика. А.А.Григорьев писал о том, что степень сатирического эффекта прямо пропорциональна мелкости X. как личности: «Чем пустее, глаже, бесцветнее будет X. на сцене , тем строже явится Немезида над беззакониями города» (А.А.Григорьев. Театральная критика. Л., 1985. С.120). В.Г.Короленко, рассматривая образ X., разобрал феномен самозванства: история X. «в тысячах живых снимков повторяется ежегодно, ежемесячно, чуть не ежедневно по всему лицу русской земли» (В.Г.Короленко. Поли. собр. соч. СПб. Т.З. С.363). Н.А.Бердяев распространил анализ хлестаковщины на Россию советского периода: «Нет уже самодержавия, но по-прежнему X. разыгрывает из себя важного чиновника, по-прежнему все трепещут перед ним . Хлестаковская смелость на каждом шагу дает себя чувствовать в русской революции» (Н.Бердяев. Духи русской революции // Русская мысль. 1918, май-июнь; см. также:
Литературная учеба. 1990, март-апрель. С. 123 и далее). И.А.Ильин, говоря о том, что «X. напоминает нам о возникающих в русской истории многочисленных самозванцах, которые породили столько несчастья», подчеркивал международное значение этого характера: «Но ведь не только о России должна идти речь…» (цит. по кн.: Н.Полторацкий. Иван Александрович Ильин. Изд. Эрмитаж, 1989. С.89).
Лит.: Гиппиус В.В. Миссия комического писателя // Гиппиус В.В. Гоголь. Л., 1924; Данилов С.С. Гоголь и театр. Л., 1936; Манн Ю.В. «Ревизор». Общая ситуация. Миражная интрига // Манн Ю.В. Поэтика Гоголя. М., 1988; Макогоненко Г.П. Пушкинское начало в комедии Гоголя «Ревизор» // Макогоненко Г.П. Гоголь и Пушкин. Л., 1985; Мацкин А.П. Михаил Чехов — Хлестаков. Мейерхольд. Как создавался «Ревизор» // Мацкин А.П. На темы Гоголя. М., 1984; Лотман Ю.М. О Хлестакове // Лотман Ю.М. В школе поэтического слова. Пушкин, Лермонтов, Гоголь. М., 1988.
