Огонь надо гасить вначале

Жил в деревне крестьянин Иван. Двор об двор с ним жил сосед Гаврило. Пока были живы их отцы, жили мужики по-соседски. Понадобится сито бабам или ушат — посылают из одного двора в другой. Забежит телёнок на гумно — сгонят — и только скажут: не пускай больше. Помогали друг другу во всём.
Затеялась ссора из-за яичка. Занеслась у Ивановой снохи курочка. Что ни день, то идёт за яичком под сарай. Только спугнули, видно, ребята курицу, и перелетела она через плетень и там снесла.
Стала молодайка всех спрашивать, не брали ли яичко. А кто-то и говорит, что видели хохлатку во дворе у соседей. Пошла к соседям. Встречает её старуха и говорит:
— У нас своих кур полно. Мы по чужим дворам яйца собирать не ходим.
Обидно стало молодайке, сказала слово лишнее, соседка — два, и пошла трескотня. Ты такая да сякая, да ты воровка, а ты побирушка. Стали драться. Подъехали с поля мужики. Каждый вступился за свою бабу. Иван всех раскидал, а Гавриле выдрал клок. С того и началось.
Завернул Гаврило свой клок бороды в тряпицу и поехал в суд. Уговаривал его с печи отец не делать этого:
— Ведь подумайте, из яичка такое дело завязалось. Ну сказал сосед дурное слово, а ты его поправь. Ну подрались, с кем не бывает. Теперь помиритесь.
Не послушали старика. Началась тяжба. Потеряется у одного что-то в хозяйстве, тут же в суд на другого. И все между совой бранятся — и малые, и бабы языками стрекочут.
Сначала клепали мужики друг на дружку, потом и вправду стали таскать друг у друга. И стало житьё их всё хуже и хуже. И судятся бесконечно. То Иван Гаврилу под штраф подведёт, то Гаврило Ивана — в холодную упечёт. И чем больше они друг другу пакостят, тем больше стервенеют. Только старик на печи всё пытается их увещевать. Но не слушали старика.
На седьмом году свары стало всё серьёзнее. За какую-то жалобу Ивана суд присудил Гаврилу к двенадцати ударам розгами. Выслушал Гаврило, побелел как полотно и пробурчал:
— Ладно, загорится у меня спина, а у него как бы больнее чего не загорелось.
Испугались даже судьи, глядя на Гаврилу. Как бы впрямь чего худого не сделал с соседом или с собой. И стал судья увещевать мужиков помириться.
Не стали мириться.
И старик дома увещевал сына:
— Тебе злоба глаза застит. Разве ж зло промеж людей от одного заводится? Кабы он один был зол, а ты бы хорош, зла бы не было.
Вздохнул Иван и думает: «Правду старик говорит». Только не знает, как помириться теперь. Тут пришли бабы, закудахтали, и забыл он, что отец говорил. Вышел он на улицу, и не идут у него из головы Гавриловы слова. «И себя, — думает Иван, — не пожалеет». Сушь стоит, да ещё ветер. Решил обойти двор. Зашёл за угол, поглядел вдоль плетня, что-то блеснуло. Человека увидел на корточках. Хотел Иван поймать человека, схватил за полу, оторвал её. Но тут оглушило его что-то по голове. Когда он опомнился, вокруг всё трещало и полыхало.
Народу сбежалось много. После Иванова занялся Гаврилин двор. У Ивана успели вытащить только старика, да сами выскочили, в чём были. У Гаврилы скотину выгнали, и кое-что успели вытащить из утвари.
Горело долго. Всю ночь.
К утру прислали за Иваном прощаться с умирающим отцом.
— Что, Ванятка, чей грех? Кто сжёг деревню?
— Он, батюшка.
— Иван, вспомни, что я говорил. Покрой его грех, бог тебе два простит, — сказал старик и помер.
Иван не сказал на Гаврилу, и никто не узнал, отчего был пожар. Сначала боялся его Гаврило, потом привык. Перестали ссориться мужики, перестали и семейные. Пока строились, жили обе семьи в одном дворе, а когда отстроились, стали опять соседями. И стали жить и дружить, так же как раньше дружили старики.
И помнит Иван наказ старика, что тушить огонь надо вначале.
И если ему кто худое сделает, норовит дело поправить. А если ему кто худое скажет, думает, как бы его так научить, чтобы не говорить больше худого. И стали жить лучше прежнего.