Старый вояка
Пришёл как-то весной к Спиридону на пасеку старый вояка. В битве за чужой город потерял он пальцы на руках, когда в запале и круговерти боя замахивался обоюдоострым мечом на юного рыцаря. Опытный оруженосец полоснул его сбоку саблей по рукам, и остался воин без девяти пальцев. Теперь страшноватой мозолистой рогулькой он мог только есть и держать у рта горн. Помятый и тусклый, медный горн болтался сзади на спине, привязанный засаленным кожаным шнурком.
Старик был высок, смугл и сутул, казалось, при ходьбе все его суставы скрипят. Всё остальное снаряжение было ему под стать, таким же видавшим виды. Воин искал мазь для суставов, вот в селе и посоветовали обратиться к Спиридону. Пасечник варил иногда чернокорень на смальце для себя, пользовал по просьбам и других.
Мудрый Спиридон забрал у старика котомку, снял с него горн, нож-тесак вместе с поясом, да и усадил ветерана в плетёное кресло поудобней. В хлопотах гостеприимных, под стук пестика в ступе с чорнокорнем, услышал пасечник историю прошедших битв, личных побед над разными могучими и рьяными соперниками, ну и того, самого страшного боя, увечья, лихорадки в монастыре, трагедии беспомощности.
Воин задремал, а Спиридону пришла на ум картина событий, которые он наблюдал недавно, во время весеннего паводка.
Снег сходил быстро, поэтому на вытоптанной площадке пасеки образовалось небольшое болотце. Вода залила мышиные норки, и грызуны напали на две колоды, пытаясь там поселиться. Получилось так, что в одной из них зимовали пчёлы, а в другой, на самом краю, жили шершни. Пчёлы уже облетели по весне пасеку, их было много, а шершней перезимовало несколько.
Битва в обоих местах шла не на жизнь, а на смерть. Пчёлы гибли десятками, кусая мышей, ведь жало у них было с зазубренным крючком. Несмотря на потери, семья отстояла колоду, свою крепость. А шершни шли в атаку раз за разом, каждый из них атаковал и жалил очень изворотливо, грозно жужжа нападал и кусал, острое длинное жало работало безотказно. Тут тоже мыши не прошли, но один защитник погиб, а второй остался без передних лап, которые откусила ему крупная мышь. Шершень сидел на летке и грозно гудел, а потом заковылял внутрь. На следующий день шершни разлетелись строить каждый своё новое гнездо, а в колоде осталось жить две самки.
За чаем после бани Спиридон рассказал о своём наблюдении, назвав шершней рыцарями, а пчёл — пехотинцами. Сравнение старому вояке, укутанному поверх повязок с мазью в заячьи шкуры, понравилось.
«Да, — решили оба, — множество защищается жертвами единиц, а одиночка — злостью и умением».
![]()
Старик был высок, смугл и сутул, казалось, при ходьбе все его суставы скрипят. Всё остальное снаряжение было ему под стать, таким же видавшим виды. Воин искал мазь для суставов, вот в селе и посоветовали обратиться к Спиридону. Пасечник варил иногда чернокорень на смальце для себя, пользовал по просьбам и других.
Мудрый Спиридон забрал у старика котомку, снял с него горн, нож-тесак вместе с поясом, да и усадил ветерана в плетёное кресло поудобней. В хлопотах гостеприимных, под стук пестика в ступе с чорнокорнем, услышал пасечник историю прошедших битв, личных побед над разными могучими и рьяными соперниками, ну и того, самого страшного боя, увечья, лихорадки в монастыре, трагедии беспомощности.
Воин задремал, а Спиридону пришла на ум картина событий, которые он наблюдал недавно, во время весеннего паводка.
Снег сходил быстро, поэтому на вытоптанной площадке пасеки образовалось небольшое болотце. Вода залила мышиные норки, и грызуны напали на две колоды, пытаясь там поселиться. Получилось так, что в одной из них зимовали пчёлы, а в другой, на самом краю, жили шершни. Пчёлы уже облетели по весне пасеку, их было много, а шершней перезимовало несколько.
Битва в обоих местах шла не на жизнь, а на смерть. Пчёлы гибли десятками, кусая мышей, ведь жало у них было с зазубренным крючком. Несмотря на потери, семья отстояла колоду, свою крепость. А шершни шли в атаку раз за разом, каждый из них атаковал и жалил очень изворотливо, грозно жужжа нападал и кусал, острое длинное жало работало безотказно. Тут тоже мыши не прошли, но один защитник погиб, а второй остался без передних лап, которые откусила ему крупная мышь. Шершень сидел на летке и грозно гудел, а потом заковылял внутрь. На следующий день шершни разлетелись строить каждый своё новое гнездо, а в колоде осталось жить две самки.
За чаем после бани Спиридон рассказал о своём наблюдении, назвав шершней рыцарями, а пчёл — пехотинцами. Сравнение старому вояке, укутанному поверх повязок с мазью в заячьи шкуры, понравилось.
«Да, — решили оба, — множество защищается жертвами единиц, а одиночка — злостью и умением».
