Своё и чужое
Прибежал на пасеку к Мудрому Спиридону мальчишка лет десяти. Он хотел получить у Спиридона пчёл в берестяную коробочку, чтобы дома поставить колоду-улей. Колоду он уже смастерил — пробил дыру в пеньке, теперь пришёл за пчёлами. Спиридон его не перебивал, видя, что мальчик не торопится, разглядывает пасеку с любопытством. Мудрец согласился помочь, оговорив необходимость подготовки к переселению. Среди разговоров и осмотров заготовленных липовых брёвен, пустой готовой колоды с крышкой, летком, перегородками, размышлениями вслух о здоровье тех, кого кусают пчёлы, Спиридон услыхал от мальчика новость. В соседнем селе, в барской усадьбе, лежит в постели барин, худой и страшный. Как понял Мудрец, страдает и угасает. Барин вернулся из далёкого путешествия на Восток, слёг и ничего не хочет. Спиридон договорился с мальчиком о том, что через месяц, во время роения, он даст ему на пробу колоду с молодой семьёй, а пока мальчик будет приходить учиться ухаживать за пчёлами.
Когда-то Мудрец бывал в этой усадьбе желанным гостем, поэтому засобирался в путь, прихватив мёд, пергу, шарики прополиса — всего понемногу.
Этим Акакию не поможешь, понял Спиридон, когда увидел болящего. Тот узнал Спиридона, своего товарища по пирушкам, но интереса не проявил. Лихорадки не было, кашля тоже, больного поглотила апатия.
«Тут пчёлы бессильны, да и я тоже», — огорчился Мудрец и вышел на крыльцо.
Навстречу по лестнице поднималась сестра больного, ставшая за это время красивой женщиной. От неё Мудрец узнал, что таким вернулся его друг из далёкого путешествия. Там, в конце трудного пути, его поселили в нищем многолюдном посёлке, в грязном, как для славянина, домике. Староста селения, одновременно глава религиозной общины, только что миривший двух поссорившихся женщин, предложил ему долгими часами пересыпать зерно, а потом — ползать по грязи, повторяя короткую молитву. Правда, за эти месяцы были ещё праздники — все веселились, бегали вокруг больших каменных сооружений, толкали вокруг них телеги, сопровождая всё просьбами и мольбами.
Ну разве можно сравнить такое послушание с поездками в монастыри на святые праздники или в покаяние, где всё знакомо, привычно? — считал перед отъездом путешественник. О насельниках вроде все знают, даже сплетничают — мол, трапезная слишком большая, а звон слишком громкий. А тут язык незнакомый, мир чужой, живут необычно. Наверное, после одиннадцати тысяч простираний среди многоножек и тараканов и сам обретёшь истинное знание…
Дома среди друзей Акакия никто одиннадцати тысяч поклонов подряд не бил, одиннадцати тысяч молитв не произносил. Только из поездок по святым местам возвращались тихими и дальше жили словно бы как прежде. Мало было святости у своих: там чревоугодничал кто-то из духовенства, а там скандал у ворот монастыря, уж слишком близко жили наставники. Другое дело — далёкое, так и оставшееся неизвестным в подробностях. Быт духовных центров он не увидит никогда. А всё же и там оставался паломник европейцем, белым среди тёмных, барином, а не послушником. Путешественник старался, он ждал откровения, беседы с посвящённым, выполнив положенное. И вот через переводчика произнесено было: «На пути к познанию вмешается злая сила, а спасёт тебя сила женского начала, надо много работать над собой»…
Акакий, когда услышал это, скукожился, безразличие и скука поглотили его. Соединились в его сознании слова умирающего отца, предостерегавшего от излишней доверчивости, призывавшего работать — и юношеское видение святой, держащей его за руку. Эти знания уже были с ним, стоило ли тратить на них годы, разорив при этом родной дом? Ни кто иной, как товарищ, оставшийся присматривать за имением, оказался злой силой, постарался украсть и разорить.
Больным вернулся путешественник домой.
Спиридон, выслушав сестру, заговорил о духовном утешении, напомнил о старцах, которым в таких случаях вверяются. И сестра Акакия решилась просить помощи у затворника. Она смиренно просила, молилась, и старец принял их, лишь только отступила немощь. Старец обязал Акакия жить и трудиться.
Многое ещё было сделано молодым мужчиной в этой жизни.
Всегда можно найти послушание и исступление в своём мире, в чужой за ним отправляться не обязательно.
![]()
Когда-то Мудрец бывал в этой усадьбе желанным гостем, поэтому засобирался в путь, прихватив мёд, пергу, шарики прополиса — всего понемногу.
Этим Акакию не поможешь, понял Спиридон, когда увидел болящего. Тот узнал Спиридона, своего товарища по пирушкам, но интереса не проявил. Лихорадки не было, кашля тоже, больного поглотила апатия.
«Тут пчёлы бессильны, да и я тоже», — огорчился Мудрец и вышел на крыльцо.
Навстречу по лестнице поднималась сестра больного, ставшая за это время красивой женщиной. От неё Мудрец узнал, что таким вернулся его друг из далёкого путешествия. Там, в конце трудного пути, его поселили в нищем многолюдном посёлке, в грязном, как для славянина, домике. Староста селения, одновременно глава религиозной общины, только что миривший двух поссорившихся женщин, предложил ему долгими часами пересыпать зерно, а потом — ползать по грязи, повторяя короткую молитву. Правда, за эти месяцы были ещё праздники — все веселились, бегали вокруг больших каменных сооружений, толкали вокруг них телеги, сопровождая всё просьбами и мольбами.
Ну разве можно сравнить такое послушание с поездками в монастыри на святые праздники или в покаяние, где всё знакомо, привычно? — считал перед отъездом путешественник. О насельниках вроде все знают, даже сплетничают — мол, трапезная слишком большая, а звон слишком громкий. А тут язык незнакомый, мир чужой, живут необычно. Наверное, после одиннадцати тысяч простираний среди многоножек и тараканов и сам обретёшь истинное знание…
Дома среди друзей Акакия никто одиннадцати тысяч поклонов подряд не бил, одиннадцати тысяч молитв не произносил. Только из поездок по святым местам возвращались тихими и дальше жили словно бы как прежде. Мало было святости у своих: там чревоугодничал кто-то из духовенства, а там скандал у ворот монастыря, уж слишком близко жили наставники. Другое дело — далёкое, так и оставшееся неизвестным в подробностях. Быт духовных центров он не увидит никогда. А всё же и там оставался паломник европейцем, белым среди тёмных, барином, а не послушником. Путешественник старался, он ждал откровения, беседы с посвящённым, выполнив положенное. И вот через переводчика произнесено было: «На пути к познанию вмешается злая сила, а спасёт тебя сила женского начала, надо много работать над собой»…
Акакий, когда услышал это, скукожился, безразличие и скука поглотили его. Соединились в его сознании слова умирающего отца, предостерегавшего от излишней доверчивости, призывавшего работать — и юношеское видение святой, держащей его за руку. Эти знания уже были с ним, стоило ли тратить на них годы, разорив при этом родной дом? Ни кто иной, как товарищ, оставшийся присматривать за имением, оказался злой силой, постарался украсть и разорить.
Больным вернулся путешественник домой.
Спиридон, выслушав сестру, заговорил о духовном утешении, напомнил о старцах, которым в таких случаях вверяются. И сестра Акакия решилась просить помощи у затворника. Она смиренно просила, молилась, и старец принял их, лишь только отступила немощь. Старец обязал Акакия жить и трудиться.
Многое ещё было сделано молодым мужчиной в этой жизни.
Всегда можно найти послушание и исступление в своём мире, в чужой за ним отправляться не обязательно.
