Я ухожу, а ты остаёшься
Шэньту Цзя, которому отрубили ногу, вместе с Цзы-Чанем был учеником у Бохуня-Безвестного. Однажды Цзы-Чань сказал Шэньту Цзя:
— Если ты первый захочешь уйти, я останусь. А если я захочу уйти первым, останешься ты.
На следующее утро он снова встретился с Шэньту Цзя в комнате для занятий, сел с ним рядом и сказал ему:
— Если я выйду первым, ты останешься. А если ты выйдешь первым, останусь я. Нынче я собираюсь покинуть это место. Не соблаговолишь ли ты остаться? Или, может быть, ты не пожелаешь этого? И если ты не посторонишься перед первым советником государя, значит ли это, что ты считаешь себя равным ему?
— Так, значит, среди учеников нашего учителя есть даже первый советник! — воскликнул Шэньту Цзя. — Видно, это тот, кто, как ты, радуется званию первого советника и презирает других. Мне приходилось слышать такую поговорку: «Если зеркало светлое, на него пыль не сядет, а если на зеркале пыль, значит, оно не светлое». Дружи долгое время с достойным мужем, и ты не сможешь совершить дурной поступок. Ныне ты считаешь нашего учителя величайшим из наставников на земле и всё-таки столь невежливо разговариваешь со мной. Куда это годится?
Цзы-Чань ответил:
— Ты, я гляжу, такой человек, что с самим Яо будешь спорить, кто из вас лучше. Прикинь-ка, хватит ли у тебя мужества, чтобы честно оценить себя самого?
— Среди нас, — возразил Шэньту Цзя, — найдется немало людей, которые охотно расскажут о своих дурных поступках, полагая, что они не заслужили наказания. Немногие откажутся рассказать о своих проступках, полагая, что они не заслужили прощения. А что до того, чтобы признать Неизбежное и покойно принять Судьбу, на это способен лишь истинно прозревший муж. Гулять под прицелом стрелка и не быть сражённым стрелой — это и есть судьба. Многие, у кого ноги целы, смеются надо мной, потому что у меня только одна нога. Их насмешки приводят меня в ярость, но стоит мне поговорить с учителем, и мой гнев исчезает, прежде чем я доберусь до дома. Уж не знаю, что тому причиной: то ли учитель очистил меня своей добротой, то ли я сам прозреваю истину. Я прожил у учителя девятнадцать лет и за это время ни разу не вспомнил о том, что мне отсекли ногу. Нынче мы с тобой ищем правду внутри нас самих, а ты заставляешь меня взглянуть на себя извне. Разве это не прегрешение?
Цзы-Чань смутился и, приняв почтительный вид, сказал:
— Тебе нет необходимости говорить ещё что-нибудь.
![]()
— Если ты первый захочешь уйти, я останусь. А если я захочу уйти первым, останешься ты.
На следующее утро он снова встретился с Шэньту Цзя в комнате для занятий, сел с ним рядом и сказал ему:
— Если я выйду первым, ты останешься. А если ты выйдешь первым, останусь я. Нынче я собираюсь покинуть это место. Не соблаговолишь ли ты остаться? Или, может быть, ты не пожелаешь этого? И если ты не посторонишься перед первым советником государя, значит ли это, что ты считаешь себя равным ему?
— Так, значит, среди учеников нашего учителя есть даже первый советник! — воскликнул Шэньту Цзя. — Видно, это тот, кто, как ты, радуется званию первого советника и презирает других. Мне приходилось слышать такую поговорку: «Если зеркало светлое, на него пыль не сядет, а если на зеркале пыль, значит, оно не светлое». Дружи долгое время с достойным мужем, и ты не сможешь совершить дурной поступок. Ныне ты считаешь нашего учителя величайшим из наставников на земле и всё-таки столь невежливо разговариваешь со мной. Куда это годится?
Цзы-Чань ответил:
— Ты, я гляжу, такой человек, что с самим Яо будешь спорить, кто из вас лучше. Прикинь-ка, хватит ли у тебя мужества, чтобы честно оценить себя самого?
— Среди нас, — возразил Шэньту Цзя, — найдется немало людей, которые охотно расскажут о своих дурных поступках, полагая, что они не заслужили наказания. Немногие откажутся рассказать о своих проступках, полагая, что они не заслужили прощения. А что до того, чтобы признать Неизбежное и покойно принять Судьбу, на это способен лишь истинно прозревший муж. Гулять под прицелом стрелка и не быть сражённым стрелой — это и есть судьба. Многие, у кого ноги целы, смеются надо мной, потому что у меня только одна нога. Их насмешки приводят меня в ярость, но стоит мне поговорить с учителем, и мой гнев исчезает, прежде чем я доберусь до дома. Уж не знаю, что тому причиной: то ли учитель очистил меня своей добротой, то ли я сам прозреваю истину. Я прожил у учителя девятнадцать лет и за это время ни разу не вспомнил о том, что мне отсекли ногу. Нынче мы с тобой ищем правду внутри нас самих, а ты заставляешь меня взглянуть на себя извне. Разве это не прегрешение?
Цзы-Чань смутился и, приняв почтительный вид, сказал:
— Тебе нет необходимости говорить ещё что-нибудь.
