Живые листья мёртвого гербария
В тёмно-синем лесу, вблизи от деревни Старые Кожухи жили да были листья. Тьма тьмущая листьев: ковыльных и лопушиных, липовых и укропных... И сосновые иглы были среди них, и неповоротливый Кактус, обративший свои листья, для собственной защиты, в острые-преострые Иглы. Каких только листьев там не было! Черешковые и сидячие, двуперистораздельные и цельнокрайние, ланцетные и сердцевидные. Одни источали из себя Медвяные Капли, а иные, на вид сочные и сладкие, насквозь были пропитаны Ядом.
Листья верили в Дерево. Они не видели его, но знали, что это Оно даёт им соки для жизни (для чего существуют таинственные «Девять Каналов»), это Оно выносит их туда, где веет Ветер и сияет Солнце. В незапамятные времена, рассказывают, явившись им в грозе и буре, когда многие Ветви были сломлены в Лесу, Дерево дало им Заповедь и заключило Завет: отдавать ему, Дереву, созданные Листьями крахмалы и сахара, кроме тех, что нужны им самим для построения Почек и Стеблей. А Оно, Дерево, в свою очередь будет, не иссякая, поить их Живой Водой, простирать туда, где есть Воздух и Свет.
Так бы и жили они, не тужили, если б не появился однажды среди них совершенно Необыкновенный Лист. Он говорил, что послан самим Деревом для спасения погибавших Листьев, он учил листья Новой Жизни.
— Погибший лист не погибает, — учил он, — если уверовал в принесённое мною вам спасительное учение. Ибо есть у Пославшего Меня некий чудесный Гербарий, куда складывает Он все Листы, жившие праведной жизнью. Ни печали, ни воздыханий не знают Листы, попавшие в тот Гербарий! Новые, дивно-совершенные тела даны им там, и мирно шелестят они ночью, озаряемые лунным светом. А днём нежно светит им Солнце, утренняя роса омывает их, овевает прохладный ветерок. И звучит чудная Музыка Сфер…
— Гербарий тот ещё именуют Книгой Жизни, и никто, не записанный в Неё, не войдёт и в Него, — остерегал он сомневающихся. — Чудна эта Книга и объёмиста, о многих и предивных вещах трактует она…
Поистине, необыкновенным был тот премудрый лист, и от кого ж ещё мог он получить дивное учение своё, как не прямиком от Дерева?!
Ученики звали его Всесовершенным, и действительно, что-то от каждого листа по отдельности и от всех их вместе было в нём. Говорил ли он с цельнокрайними листами — и нечто цельнокрайнее сквозило и в нём. Толковал ли он с перистораздельными — и только слепой не увидел бы, что есть и в нём некая перистораздельность. И с черешковыми беседовал он на понятном им языке, и для сидячих находилось у него нужное слово.
— Для всех стал я всем и каждым для каждого, — несколько туманно пояснял он, — дабы всех привести к пославшему меня Дереву. Ибо несть ни клёна, ни ясеня, но равно благосклонно Дерево ко всем, жаждущим обрести Истину, и каждый волен прильнуть к Нему!
— А что, что будет с теми, кто пойдёт против твоего учения, — беспокоились листья?
— У всех — разные судьбы, но ни одной счастливой! — скорбел о погибавших листьях Всесовершенный Лист. — Одних Дворник сметёт чудовищной Метлой в Кучу, зажжёт с четырёх концов, и огнь тот не угаснет. Другие, возможно, попадут под Асфальтоукладчик, в раскалённый Битум, и до века будут оставаться в нём со стеснённой и скомканной душой, скорбя о навеки ушедшем счастье бытия. Но и тем, кто избежит этих судеб, радоваться нечему! Жуткий Червь-Гусеница будет грызть его, и не умрёт тот червь, и не устанут его челюсти, и не затупятся зубы.
А иной ввержен будет во тьму кромешную, кою мудрецы называют Мировой Коровой. Страшными зубьями изорвёт и измельчит она его плоть, коя затем будет низринута в жуткие круги Желудка, где будет медленно, в невыносимых муках растворяться в Желудочном Соке. Но и этим не исчерпаны будут муки его, ибо, по извержении Коровой, будет он лежать безвольным лепёхом, а кошмарные Грибы будут медленно прорастать белёсыми и липкими нитями Грибницы своей сквозь жалкие остатки его плоти, высасывая последние соки. И будет искать смерти, но не найдёт её…
Убоялись листья чудовищной судьбы, ожидавшей их, вострепетали и восшумели, — и приняли учение Новой Жизни. А прежнее, в котором были воспитаны, стали, посмеиваясь, называть «дубовым» и «ветхим».
Но большие споры пошли среди них относительно того, как можно приникнуть к источнику Новой Жизни.
— Поочерёдно! — считали монадники.
— Попарно! — возражали им супротивники (диадники).
А третьи, отвергая и то и другое, учили о мутовчатости листорасположения. Но и этим не удалось уговорить всех, напротив, пошли у них нешуточные споры относительно того, сколько листьев может входить в мутовку, и одни считали, что три (триадники), другие — что четыре (ересь квадрупольности) и даже более (ересь поличленников).
Всё яростнее становились споры, заходясь в которых, краснели и бурели листья. Всё ниже склонялись они по ночам в поисках Истины над древними пергаментами — и не замечали того, что и сами желтеют, подобно своим Хартиям.
А там хлынул холодный Дождь, налетел Порывистый Ветер — и один за другим стали листья отрываться от породивших их Веток, и, медленно кружась в хрустальной синеве, падать на Лесную Подстилку.
Так закончилось Лето и пришла Осень…
![]()
Листья верили в Дерево. Они не видели его, но знали, что это Оно даёт им соки для жизни (для чего существуют таинственные «Девять Каналов»), это Оно выносит их туда, где веет Ветер и сияет Солнце. В незапамятные времена, рассказывают, явившись им в грозе и буре, когда многие Ветви были сломлены в Лесу, Дерево дало им Заповедь и заключило Завет: отдавать ему, Дереву, созданные Листьями крахмалы и сахара, кроме тех, что нужны им самим для построения Почек и Стеблей. А Оно, Дерево, в свою очередь будет, не иссякая, поить их Живой Водой, простирать туда, где есть Воздух и Свет.
Так бы и жили они, не тужили, если б не появился однажды среди них совершенно Необыкновенный Лист. Он говорил, что послан самим Деревом для спасения погибавших Листьев, он учил листья Новой Жизни.
— Погибший лист не погибает, — учил он, — если уверовал в принесённое мною вам спасительное учение. Ибо есть у Пославшего Меня некий чудесный Гербарий, куда складывает Он все Листы, жившие праведной жизнью. Ни печали, ни воздыханий не знают Листы, попавшие в тот Гербарий! Новые, дивно-совершенные тела даны им там, и мирно шелестят они ночью, озаряемые лунным светом. А днём нежно светит им Солнце, утренняя роса омывает их, овевает прохладный ветерок. И звучит чудная Музыка Сфер…
— Гербарий тот ещё именуют Книгой Жизни, и никто, не записанный в Неё, не войдёт и в Него, — остерегал он сомневающихся. — Чудна эта Книга и объёмиста, о многих и предивных вещах трактует она…
Поистине, необыкновенным был тот премудрый лист, и от кого ж ещё мог он получить дивное учение своё, как не прямиком от Дерева?!
Ученики звали его Всесовершенным, и действительно, что-то от каждого листа по отдельности и от всех их вместе было в нём. Говорил ли он с цельнокрайними листами — и нечто цельнокрайнее сквозило и в нём. Толковал ли он с перистораздельными — и только слепой не увидел бы, что есть и в нём некая перистораздельность. И с черешковыми беседовал он на понятном им языке, и для сидячих находилось у него нужное слово.
— Для всех стал я всем и каждым для каждого, — несколько туманно пояснял он, — дабы всех привести к пославшему меня Дереву. Ибо несть ни клёна, ни ясеня, но равно благосклонно Дерево ко всем, жаждущим обрести Истину, и каждый волен прильнуть к Нему!
— А что, что будет с теми, кто пойдёт против твоего учения, — беспокоились листья?
— У всех — разные судьбы, но ни одной счастливой! — скорбел о погибавших листьях Всесовершенный Лист. — Одних Дворник сметёт чудовищной Метлой в Кучу, зажжёт с четырёх концов, и огнь тот не угаснет. Другие, возможно, попадут под Асфальтоукладчик, в раскалённый Битум, и до века будут оставаться в нём со стеснённой и скомканной душой, скорбя о навеки ушедшем счастье бытия. Но и тем, кто избежит этих судеб, радоваться нечему! Жуткий Червь-Гусеница будет грызть его, и не умрёт тот червь, и не устанут его челюсти, и не затупятся зубы.
А иной ввержен будет во тьму кромешную, кою мудрецы называют Мировой Коровой. Страшными зубьями изорвёт и измельчит она его плоть, коя затем будет низринута в жуткие круги Желудка, где будет медленно, в невыносимых муках растворяться в Желудочном Соке. Но и этим не исчерпаны будут муки его, ибо, по извержении Коровой, будет он лежать безвольным лепёхом, а кошмарные Грибы будут медленно прорастать белёсыми и липкими нитями Грибницы своей сквозь жалкие остатки его плоти, высасывая последние соки. И будет искать смерти, но не найдёт её…
Убоялись листья чудовищной судьбы, ожидавшей их, вострепетали и восшумели, — и приняли учение Новой Жизни. А прежнее, в котором были воспитаны, стали, посмеиваясь, называть «дубовым» и «ветхим».
Но большие споры пошли среди них относительно того, как можно приникнуть к источнику Новой Жизни.
— Поочерёдно! — считали монадники.
— Попарно! — возражали им супротивники (диадники).
А третьи, отвергая и то и другое, учили о мутовчатости листорасположения. Но и этим не удалось уговорить всех, напротив, пошли у них нешуточные споры относительно того, сколько листьев может входить в мутовку, и одни считали, что три (триадники), другие — что четыре (ересь квадрупольности) и даже более (ересь поличленников).
Всё яростнее становились споры, заходясь в которых, краснели и бурели листья. Всё ниже склонялись они по ночам в поисках Истины над древними пергаментами — и не замечали того, что и сами желтеют, подобно своим Хартиям.
А там хлынул холодный Дождь, налетел Порывистый Ветер — и один за другим стали листья отрываться от породивших их Веток, и, медленно кружась в хрустальной синеве, падать на Лесную Подстилку.
Так закончилось Лето и пришла Осень…
