Мудрость и Любовь
Когда к старому Учителю приходили те, кто хотел знать, почему у людей всё не так, то он всегда рассказывал эту странную историю…
«Жила-была Мудрость, и на земле у неё было множество дочерей-премудростей. Премудростей ремёсел, различных наук, супружеской жизни и много чего другого. Да разве мало на свете самых разных премудростей? И их число со временем лишь растёт.
Казалось бы, Мудрости нужно было лишь цвести да радоваться своему семейству: все при деле, всем люди рады. Да зазнались дочери и стали считать, что их мать устарела, ничего уже не понимает да никому не нужна.
— Она живёт прежними понятиями, — снисходительно говорила одна, а другая ей вторила:
— Точно! Она всё с Совестью пытается советоваться, а ведь ту давно уже никто всерьёз не принимает.
— Иное дело — Житейская Мудрость, которой мы обладаем, — добавляла третья.
— Конечно, — соглашалась четвёртая сестра, — матери на словах воздают почести… да и только. Следовать-то никто за нею и не думает.
— Жизнь изменилась, а она — нет! — дружно заключали они и отныне мать свою больше не слушали, сначала избегая её нравоучений, а потом и её саму.
Обидно стало Мудрости. Обидно до слёз. Как же так? Ведь они — её любимые дочери, плоть от плоти, те, кого она столько лет лелеяла и учила уму-разуму! Чем же она заслужила такую неблагодарность и измену? «Не любят они меня» — с горечью поняла Мудрость, которая до того никогда всерьёз неразумную Любовь не принимала. А тут, поди ты, собралась к той зайти да и поговорить. Нет, Мудрость своё представление о Любви не изменила, однако беседа та могла навести её на причину произошедшего…
Любовь немало удивилась её визиту и держалась очень настороженно. До этого они нередко друг с другом спорили.
— Вот скажи мне, Любовь, — вопрошала Мудрость, — за что тебя называют Богом?
А про себя думала, что называют так, разумеется, отнюдь не мудрые. Если только не из каких-то своих соображений.
— Не потому ли, — отвечала её вопросом Любовь, — что я хочу всеобщего примирения и одних лишь тёплых чувств?
— «Примирения» говоришь? А сколько союзов ты уже разрушила? Скольких порядочных людей ты свела с ума и заставила их натворить такое, чего бы они в жизни никогда и не сделали, не будь тебя?
— Я прихожу к ним только с добром, а то, что они начинают делать в ответ, просто показывает их в истинном свете.
— То есть, ты хочешь сказать, что ты — испытание? Ты для этого существуешь?
— Помимо меня есть множество других испытаний, — парировала Любовь. — В том числе страшных и кровавых.
«Изворачивается» — думала Мудрость. Нет, не находили они общего языка… Однако на этот раз Мудрость не была настроена ловить Любовь на слове или ссориться с нею.
Она задала вопрос, который ту просто ошарашил:
— Как ты полагаешь, если бы мы с тобой действовали сообща… то не получалось бы у нас лучше?
Раньше Любовь тут же воскликнула: «Конечно! Давай обнимемся и вместе пойдём по жизни, радуя всех!» Но теперь… с богатым опытом таких попыток объединиться… И попыток преимущественно отрицательных… Увы, ею, чаще всего, лишь хотели воспользоваться, чтобы потом бросить. Именно поэтому она долго ничего не отвечала, ища, в чём подвох. И, как ей показалось, нашла. Да ведь её просто хотят унизить!
— Значит, говоришь, действовать сообща? — сдерживая себя, медленно, тоном, не предвещавшим ничего хорошего, начала было Любовь.
Мудрость сразу поняла, что последует за таким вступлением и даже смущённо отвернулась. В кои-то веки нужда заставила её обратиться к Любви и…
— Чтобы все сказали: «Браво, Мудрость! Наконец-то она снизошла до неразумной Любви, которая теперь, в конце концов, станет мудрее, и с ней можно будет договариваться… серьёзным людям, знающим цену вещам. Брависсимо! Мудрость отныне ещё более любима». Неплохой ход… Каков замысел! А? Лишить меня единственного преимущества, перед которым пасуют, теряя голову, даже те, кто, казалось бы, без расчёта даже шага не делал! Преимущества, которое способно превратить тигра в ягнёнка для любимой, и разбудить нечто доброе в ужасных существах… Какое низкое коварство! Уходи! Нам никогда не найти общий язык.
И Мудрость побрела прочь, бормоча странные для себя слова: «Ум без чувства… собою лишь занят… чувства безумные… пагубны могут быть… два божественных дара… враждуют». Это — ошибка или умысел? Кто мне ответит?»
На этом Учитель прекращал свой рассказ, ожидая ответ от слушателя. Однако никто до сих пор так и не дал его. Он повторял эту историю множество раз и был уже столь стар, что почти ничего не видел и не слышал. Да и говорил с немалым трудом, поэтому рассказ о Мудрости и Любви излагали уста его учеников, заучивших эту историю наизусть. Они же сообщали старцу и об очередном ответе, который снова и снова лишь огорчал его.
Возможно, что у такого вопроса и вовсе не существовало ответа, но Учитель упорно ждал его, не будучи в состоянии из-за этого спокойно отойти в мир иной. Старый искатель истины пребывал в состоянии между сном и явью, грезил и видел иное внутренним зрением.
В одну из ночей он всё же ушёл…
Ученик, сообщивший о кончине Учителя, растерянно спросил Старшего ученика:
— Но ведь никто к нам не приходил, чтобы ответить…
— Значит, это был не человек, — сказал Старший.
— И он ушёл с ним за ответом?
— Думаю, да.
— А как же мы сами узнаем ответ?
— Может быть, мы никогда и не узнаем… Но он завещал нам такую загадку, что, не знай мы её, мы никогда даже и не подумали бы, что есть такой вопрос.
![]()
«Жила-была Мудрость, и на земле у неё было множество дочерей-премудростей. Премудростей ремёсел, различных наук, супружеской жизни и много чего другого. Да разве мало на свете самых разных премудростей? И их число со временем лишь растёт.
Казалось бы, Мудрости нужно было лишь цвести да радоваться своему семейству: все при деле, всем люди рады. Да зазнались дочери и стали считать, что их мать устарела, ничего уже не понимает да никому не нужна.
— Она живёт прежними понятиями, — снисходительно говорила одна, а другая ей вторила:
— Точно! Она всё с Совестью пытается советоваться, а ведь ту давно уже никто всерьёз не принимает.
— Иное дело — Житейская Мудрость, которой мы обладаем, — добавляла третья.
— Конечно, — соглашалась четвёртая сестра, — матери на словах воздают почести… да и только. Следовать-то никто за нею и не думает.
— Жизнь изменилась, а она — нет! — дружно заключали они и отныне мать свою больше не слушали, сначала избегая её нравоучений, а потом и её саму.
Обидно стало Мудрости. Обидно до слёз. Как же так? Ведь они — её любимые дочери, плоть от плоти, те, кого она столько лет лелеяла и учила уму-разуму! Чем же она заслужила такую неблагодарность и измену? «Не любят они меня» — с горечью поняла Мудрость, которая до того никогда всерьёз неразумную Любовь не принимала. А тут, поди ты, собралась к той зайти да и поговорить. Нет, Мудрость своё представление о Любви не изменила, однако беседа та могла навести её на причину произошедшего…
Любовь немало удивилась её визиту и держалась очень настороженно. До этого они нередко друг с другом спорили.
— Вот скажи мне, Любовь, — вопрошала Мудрость, — за что тебя называют Богом?
А про себя думала, что называют так, разумеется, отнюдь не мудрые. Если только не из каких-то своих соображений.
— Не потому ли, — отвечала её вопросом Любовь, — что я хочу всеобщего примирения и одних лишь тёплых чувств?
— «Примирения» говоришь? А сколько союзов ты уже разрушила? Скольких порядочных людей ты свела с ума и заставила их натворить такое, чего бы они в жизни никогда и не сделали, не будь тебя?
— Я прихожу к ним только с добром, а то, что они начинают делать в ответ, просто показывает их в истинном свете.
— То есть, ты хочешь сказать, что ты — испытание? Ты для этого существуешь?
— Помимо меня есть множество других испытаний, — парировала Любовь. — В том числе страшных и кровавых.
«Изворачивается» — думала Мудрость. Нет, не находили они общего языка… Однако на этот раз Мудрость не была настроена ловить Любовь на слове или ссориться с нею.
Она задала вопрос, который ту просто ошарашил:
— Как ты полагаешь, если бы мы с тобой действовали сообща… то не получалось бы у нас лучше?
Раньше Любовь тут же воскликнула: «Конечно! Давай обнимемся и вместе пойдём по жизни, радуя всех!» Но теперь… с богатым опытом таких попыток объединиться… И попыток преимущественно отрицательных… Увы, ею, чаще всего, лишь хотели воспользоваться, чтобы потом бросить. Именно поэтому она долго ничего не отвечала, ища, в чём подвох. И, как ей показалось, нашла. Да ведь её просто хотят унизить!
— Значит, говоришь, действовать сообща? — сдерживая себя, медленно, тоном, не предвещавшим ничего хорошего, начала было Любовь.
Мудрость сразу поняла, что последует за таким вступлением и даже смущённо отвернулась. В кои-то веки нужда заставила её обратиться к Любви и…
— Чтобы все сказали: «Браво, Мудрость! Наконец-то она снизошла до неразумной Любви, которая теперь, в конце концов, станет мудрее, и с ней можно будет договариваться… серьёзным людям, знающим цену вещам. Брависсимо! Мудрость отныне ещё более любима». Неплохой ход… Каков замысел! А? Лишить меня единственного преимущества, перед которым пасуют, теряя голову, даже те, кто, казалось бы, без расчёта даже шага не делал! Преимущества, которое способно превратить тигра в ягнёнка для любимой, и разбудить нечто доброе в ужасных существах… Какое низкое коварство! Уходи! Нам никогда не найти общий язык.
И Мудрость побрела прочь, бормоча странные для себя слова: «Ум без чувства… собою лишь занят… чувства безумные… пагубны могут быть… два божественных дара… враждуют». Это — ошибка или умысел? Кто мне ответит?»
На этом Учитель прекращал свой рассказ, ожидая ответ от слушателя. Однако никто до сих пор так и не дал его. Он повторял эту историю множество раз и был уже столь стар, что почти ничего не видел и не слышал. Да и говорил с немалым трудом, поэтому рассказ о Мудрости и Любви излагали уста его учеников, заучивших эту историю наизусть. Они же сообщали старцу и об очередном ответе, который снова и снова лишь огорчал его.
Возможно, что у такого вопроса и вовсе не существовало ответа, но Учитель упорно ждал его, не будучи в состоянии из-за этого спокойно отойти в мир иной. Старый искатель истины пребывал в состоянии между сном и явью, грезил и видел иное внутренним зрением.
В одну из ночей он всё же ушёл…
Ученик, сообщивший о кончине Учителя, растерянно спросил Старшего ученика:
— Но ведь никто к нам не приходил, чтобы ответить…
— Значит, это был не человек, — сказал Старший.
— И он ушёл с ним за ответом?
— Думаю, да.
— А как же мы сами узнаем ответ?
— Может быть, мы никогда и не узнаем… Но он завещал нам такую загадку, что, не знай мы её, мы никогда даже и не подумали бы, что есть такой вопрос.
