Чей ребёнок?
В одной деревне жил человек по имени Мавунгу. Во всех делах ему сопутствовала удача. Он был достаточно богат, чтобы иметь двух жён. Звали их Кенги и Гунга. Мавунгу дал каждой свой участок земли. Обе возделывали маис, бобы и маниок и ни в чём не знали недостатка. Хоть жили они вместе и еду делили на всю семью, каждая из женщин гордилась своим участком и ревниво оберегала свой урожай.
Однажды Гунге понадобилось немного бобов, чтобы приготовить еду. Своих у неё в тот раз не оказалось, и она взяла бобы с участка Кенги. Узнав про это, Кенги очень рассердилась и стала ругать вторую жену. Та ответила, что сожалеет о случившемся, но не считает свою вину такой уж большой. Ведь обе они замужем за одним человеком, все едят вместе одну и ту же пищу — не такая уж разница, откуда взяты бобы. Однако Кенги ничего подобного признавать не желала, и наконец они договорились: впредь всё, что родится на поле одной из них, принадлежит только ей, другая не вправе ничего у неё брать. Порешив на этом, женщины продолжали жить мирно и больше ни разу не ссорились.
Случилось так, что однажды, когда обе они работали на своих полях, у Кенги в чреве зашевелился ребёнок, и она поняла, что приближается время рожать.
Чтобы облегчить свои страдания, она решила закурить, но не нашла при себе табака и направилась к полю Гунги — попросить у неё. Гунга встретила её радушно, пригласила сесть, отдохнуть и дала курить свой табак. Тут же, на чужом поле, у Кенги и родился сын.
Гунга сама приняла ребёнка, обрезала пуповину, смазала маслом его тельце — словом, сделала всё, что требовалось новорождённому. Как только Кенги смогла говорить, она поблагодарила её.
— Ты мне очень помогла, Гунга, спасибо тебе. Ты была так добра с моим ребёнком, как со своим собственным. Я тебе очень благодарна.
— Но это ведь и вправду мой ребёнок, — ответила Гунга. — Вспомни о нашем договоре. Сын родился на моём поле и принадлежит мне. Я не собираюсь его тебе отдавать.
Кенги горько плакала, но Гунгу не трогали её слёзы. Единственное, на что она согласилась, — пойти в город к вождю Маниломби и передать дело на его суд. Слава о мудрости и справедливости Маниломби разнеслась далеко вокруг; каждая из женщин надеялась, что он решит дело в её пользу.
Они пришли к Маниломби, приветствовали его и отдали подарки, после чего он спросил их, о чём между ними спор. Первой заговорила Кенги:
— Я родила ребёнка, а Гунга хочет забрать его у меня. Я носила сына в своём чреве, я терпела боль, рожая его, значит, это мой сын. Больше мне незачем говорить. Мой довод гораздо весомей, чем все слова Гунги. Я жду справедливого решения.
Гунга ответила на это:
— Ребёнок мой, и вот почему. Когда я однажды взяла немного бобов с поля Кенги, она была очень зла на меня, и мы договорились, что впредь всё, родившееся на моём поле, будет принадлежать только мне, а всё, родившееся на её поле, будет принадлежать ей. Кенги пришла ко мне незваная, её ребёнок родился на моём поле, значит, согласно нашему договору, этот ребёнок мой и она не имеет права забирать его у меня.
Маниломби внимательно выслушал обеих и решил, что Гунга действовала правильно — ребёнок принадлежит ей. Но многие были недовольны судом Маниломби. Дело не в том, где случайно родился ребёнок, говорили они, главное, кто его родил. Приговор Маниломби показался людям сомнительным.
![]()
Однажды Гунге понадобилось немного бобов, чтобы приготовить еду. Своих у неё в тот раз не оказалось, и она взяла бобы с участка Кенги. Узнав про это, Кенги очень рассердилась и стала ругать вторую жену. Та ответила, что сожалеет о случившемся, но не считает свою вину такой уж большой. Ведь обе они замужем за одним человеком, все едят вместе одну и ту же пищу — не такая уж разница, откуда взяты бобы. Однако Кенги ничего подобного признавать не желала, и наконец они договорились: впредь всё, что родится на поле одной из них, принадлежит только ей, другая не вправе ничего у неё брать. Порешив на этом, женщины продолжали жить мирно и больше ни разу не ссорились.
Случилось так, что однажды, когда обе они работали на своих полях, у Кенги в чреве зашевелился ребёнок, и она поняла, что приближается время рожать.
Чтобы облегчить свои страдания, она решила закурить, но не нашла при себе табака и направилась к полю Гунги — попросить у неё. Гунга встретила её радушно, пригласила сесть, отдохнуть и дала курить свой табак. Тут же, на чужом поле, у Кенги и родился сын.
Гунга сама приняла ребёнка, обрезала пуповину, смазала маслом его тельце — словом, сделала всё, что требовалось новорождённому. Как только Кенги смогла говорить, она поблагодарила её.
— Ты мне очень помогла, Гунга, спасибо тебе. Ты была так добра с моим ребёнком, как со своим собственным. Я тебе очень благодарна.
— Но это ведь и вправду мой ребёнок, — ответила Гунга. — Вспомни о нашем договоре. Сын родился на моём поле и принадлежит мне. Я не собираюсь его тебе отдавать.
Кенги горько плакала, но Гунгу не трогали её слёзы. Единственное, на что она согласилась, — пойти в город к вождю Маниломби и передать дело на его суд. Слава о мудрости и справедливости Маниломби разнеслась далеко вокруг; каждая из женщин надеялась, что он решит дело в её пользу.
Они пришли к Маниломби, приветствовали его и отдали подарки, после чего он спросил их, о чём между ними спор. Первой заговорила Кенги:
— Я родила ребёнка, а Гунга хочет забрать его у меня. Я носила сына в своём чреве, я терпела боль, рожая его, значит, это мой сын. Больше мне незачем говорить. Мой довод гораздо весомей, чем все слова Гунги. Я жду справедливого решения.
Гунга ответила на это:
— Ребёнок мой, и вот почему. Когда я однажды взяла немного бобов с поля Кенги, она была очень зла на меня, и мы договорились, что впредь всё, родившееся на моём поле, будет принадлежать только мне, а всё, родившееся на её поле, будет принадлежать ей. Кенги пришла ко мне незваная, её ребёнок родился на моём поле, значит, согласно нашему договору, этот ребёнок мой и она не имеет права забирать его у меня.
Маниломби внимательно выслушал обеих и решил, что Гунга действовала правильно — ребёнок принадлежит ей. Но многие были недовольны судом Маниломби. Дело не в том, где случайно родился ребёнок, говорили они, главное, кто его родил. Приговор Маниломби показался людям сомнительным.
