Башмачкин
БАШМАЧКИН — герой повести Н.В.Гоголя «Шинель» (1839-1842; первоначальная черновая редакция под названием «Повесть о чиновнике, крадущем шинели»).
Литературные прототипы образа Б.: отец Горио, полковник Шабер О.Бальзака (подобно Б., они робки, смиренны, косноязычны), Квазимодо из романа В.Гюго «Собор Парижской богоматери», Ев-сей Лиров («Бедовик» В.Даля), Кузьма Миро-шев («Кузьма Петрович Мирошев» М.Загоскина), Ансельм («Золотой горшок» Гофмана). Страсть к переписыванию у Б. напоминает пристрастие самого Гоголя. Мифологический источник образа Б.: «Житие 40 Севастийских мучеников», в число которых входил святой Акакий; в 320 г. в Армении они добровольно приняли мученичество за исповедание Христа, совлекши с себя одежды и замерзнув во льду Севастийского озера. Б., наряду с пушкинским Самсоном Выриным («Станционный смотритель»), открывает тип так называемого маленького человека. Позднее гоголевскую типологию ярко продолжил Ф.М.Достоевский, создавая образы Макара Девушкина («Бедные люди») и Семена Мармеладова («Преступление и наказание»). В творчестве Гоголя образ Б. соотносится, с одной стороны, с образом робкого и косноязычного Ивана Федоровича Шпоньки, с другой — с образом капитана Ко-пейкина (мотив столкновения с генералом и трансформация «маленького человека» в разбойника-мстителя).
Фамилия Б., произошедшая от башмака, комически обыгрывается Гоголем; повествователь якобы пребывает в законном недоумении по поводу столь абсурдной генеалогии Б.: «И отец, и дед, и даже шурин (брат жены, но Б., как известно, не женат — замечено М.Вай-скопфом), и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки». В сочетании с фекальной символикой имени и отчества — Акакий Акакиевич (А.Крученых; Ранкур-Лаферрьер) — фа-’ милия Б. приобретает двусмысленно-пародийное звучание, подчеркивая внешнюю невзрачность облика Б., привыкшего ощущать себя на месте в самом низу социальной иерархической лестницы. Отсюда возможная символическая интерпретация фамилии Б. в качестве знака «низшего телесного плана» (М.Вайскопф) как проявление ущербности, ибо башмак — метафора бренного материального мира или, согласно философу Сковороде, идеи которого, вероятно, оказали влияние на мировоззрение Гоголя, подошва есть фигура праха. гоБашмак, таким образом, ассоциируется с темой смерти Б. и скрыто предвещает ее фатальную неизбежность.
Портрет Б. рисуется Гоголем подчеркнуто незавершенным, недовошющенным, иллюзорным; целостность Б. должна быть впоследствии восстановлена с помощью шинели. Рождение Б. выстраивает модель алогичного и грандиозно-космического гоголевского мира, где действуют не реальные время и пространство, а поэтическая вечность и человек перед лицом Рока. Вместе с тем это рождение является мистическим зеркалом смерти Б.: только что родившая Б. мать именуется Гоголем «покойницей» и «старухой», сам Б. «сделал такую гримасу», будто предчувствовал, что будет «вечным титулярным советником»; крещение Б., происходящее сразу же после рождения и дома, а не в церкви, скорее напоминает отпевание покойника, нежели крестины младенца; отец Б. тоже оказывается как бы вечным покойником («Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий»).
Способ существования Б. допускает возможность крайне противоположных литературоведческих трактовок: от категоричной оценки Н.Г.Чернышевского («совершенный идиот») до сопоставления Б. с возвышенным образом святого мученика Акакия (В.Маркович).
Ключом к образу Б. является скрытое гоголевское противопоставление «внешнего» и «внутреннего» человека. «Внешний» — косноязычный, невзрачный, глуповатый переписчик, не способный даже «переменить кое-где глаголы из первого лица в третье», хлебающий с мухами свои щи, «вовсе не замечая их вкуса», покорно терпящий издевательства чиновников, сыплющих «на голову ему бумажки, называя это снегом». «Внутренний» человек как будто говорит нетленное: «Я брат твой». В мире вечном Б. — аскет-подвижник, «молчальник» и мученик; уединившись от соблазнов и греховных страстей, он осуществляет миссию личного спасения, на нем как будто лежит знак избранничества. В мире букв Б. обретает счастье, наслаждение, гармонию, здесь он полностью доволен своим жребием, ибо осуществляет служение Богу: «Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь при мысли о завтрашнем дне: что-то Бог пошлет переписывать завтра?» Внутренний мир Б. метафорически уподобляется книге, а сам Б. — букве, поэтому вместо улиц Б. видит «ровным почерком выписанные строки». (С.Гончаров) Петербургский северный мороз становится дьявольским соблазном, какой Б. не в силах преодолеть (старая шинель, издевательски называемая чиновниками капотом, прохудилась). Портной Петрович, наотрез отказываясь подновлять старую шинель Б. (ср. евангельские слова Христа: «никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани, ибо вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет еще хуже» (Матф.; 9:16), выступает в роли демона-искусителя. Вместе с тем Петрович также предстает «в двусмысленном амплуа некой могущественной парки, шьющей новый образ и новую жизнь для Акакия Акакиевича» (М.Вайскопф). Новенькая шинель, в которую облачается Б., символически означает как евангельскую «ризу спасения», «светлые одежды», так и женскую ипостась его личности, восполняющую его неполноту: шинель — «вечная идея», «подруга жизни», «светлый гость». Аскета и затворника Б. охватывает любовный пыл и греховная горячка. Впрочем, шинель оказывается любовницей на одну ночь, заставляя Б. совершить ряд непоправимых роковых ошибок, выталкивая его из блаженного состояния замкнутого счастья в тревожный внешний мир, в круг чиновников и ночной улицы. Б., таким образом, предает в себе «внутреннего» человека, предпочтя «внешнего», суетного, подверженного людским страстям и порочным наклонностям. Б. становится как все. Пагубная мысль о теплой шинели и ее приобретение резко меняют весь образ жизни и характер Б. Он едва не допускает ошибки во время переписывания. Ломая свои привычки, соглашается пойти на вечеринку к чиновнику. В Б., больше того, просыпается ловелас, устремляющийся в погоню за дамой, «у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения». Б. пьет шампанское, объедается «винегретом, холодной телятиной, паштетом, кондитерскими пирожками». Он изменяет даже любимому делу, и расплата за измену своему поприщу не замедлила его настигнуть: грабители «сняли с него шинель, дали ему пинка коленом, и он упал навзничь в снег и ничего уж больше не чувствовал». Б. теряет всю свою тихую кротость, совершает несвойственные его характеру поступки, он требует от мира понимания и помощи, активно наступает, добивается своего. Так, Б. кричит будочнику, «что он спит и ни за чем не смотрит, не видит, как грабят человека», пугает хозяйку квартиры «страшным стуком в дверь», отправляется к частному приставу. Единственный раз в жизни Б. пропускает присутствие. По совету чиновников Б. отправляется к «значительному лицу». Столкновение с генералом происходит как раз тогда, когда Б. перестает быть «внутренним» человеком. Генерал, распекающий Б. за бунтарство, ибо тот усомнился в надежности секретарей, символизирует грозный суд Божий. Сразу после угрожающего вопля «значительного лица» Б. «вынесли почти без движения». Курьезное происшествие, случившееся с мелким чиновником, обретает у Гоголя черты космического катаклизма, судьба Б. — судьба человека вообще перед лицом Бога, вселенной. Б. предстает подобным Иову, а его смерть приравнивается к библейскому несчастью, какое «обрушивалось на царей и повелителей мира». Метонимически отделившаяся от Б. шинель видится ему то «с какими-то западнями для воров», спрятавшихся под кроватью Б. и в его одеяле, то старым капотом. После смерти Б. меняется со «значительным лицом» местами и в свою очередь осуществляет Страшный Суд, где нет места рангам и званиям, и генерал и титулярный советник одинаково держат ответ перед Высшим Судией. Б. является по ночам зловещим призраком-мертвецом «в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели». Успокоился и исчез призрак Б. только тогда, когда ему под руку попалось «значительное лицо», справедливость как будто восторжествовала, Б. словно осуществил грозное Божье наказание, облекся в генеральскую шинель, обретя призрачное «поприще» за гробом.
Лит.: Гончаров С.А. Творчество Н.В.Гоголя и традиции учительной культуры. СП., 1992; см. также лит. к статье «Чичиков».
Литературные прототипы образа Б.: отец Горио, полковник Шабер О.Бальзака (подобно Б., они робки, смиренны, косноязычны), Квазимодо из романа В.Гюго «Собор Парижской богоматери», Ев-сей Лиров («Бедовик» В.Даля), Кузьма Миро-шев («Кузьма Петрович Мирошев» М.Загоскина), Ансельм («Золотой горшок» Гофмана). Страсть к переписыванию у Б. напоминает пристрастие самого Гоголя. Мифологический источник образа Б.: «Житие 40 Севастийских мучеников», в число которых входил святой Акакий; в 320 г. в Армении они добровольно приняли мученичество за исповедание Христа, совлекши с себя одежды и замерзнув во льду Севастийского озера. Б., наряду с пушкинским Самсоном Выриным («Станционный смотритель»), открывает тип так называемого маленького человека. Позднее гоголевскую типологию ярко продолжил Ф.М.Достоевский, создавая образы Макара Девушкина («Бедные люди») и Семена Мармеладова («Преступление и наказание»). В творчестве Гоголя образ Б. соотносится, с одной стороны, с образом робкого и косноязычного Ивана Федоровича Шпоньки, с другой — с образом капитана Ко-пейкина (мотив столкновения с генералом и трансформация «маленького человека» в разбойника-мстителя).
Фамилия Б., произошедшая от башмака, комически обыгрывается Гоголем; повествователь якобы пребывает в законном недоумении по поводу столь абсурдной генеалогии Б.: «И отец, и дед, и даже шурин (брат жены, но Б., как известно, не женат — замечено М.Вай-скопфом), и все совершенно Башмачкины ходили в сапогах, переменяя только раза три в год подметки». В сочетании с фекальной символикой имени и отчества — Акакий Акакиевич (А.Крученых; Ранкур-Лаферрьер) — фа-’ милия Б. приобретает двусмысленно-пародийное звучание, подчеркивая внешнюю невзрачность облика Б., привыкшего ощущать себя на месте в самом низу социальной иерархической лестницы. Отсюда возможная символическая интерпретация фамилии Б. в качестве знака «низшего телесного плана» (М.Вайскопф) как проявление ущербности, ибо башмак — метафора бренного материального мира или, согласно философу Сковороде, идеи которого, вероятно, оказали влияние на мировоззрение Гоголя, подошва есть фигура праха. гоБашмак, таким образом, ассоциируется с темой смерти Б. и скрыто предвещает ее фатальную неизбежность.
Портрет Б. рисуется Гоголем подчеркнуто незавершенным, недовошющенным, иллюзорным; целостность Б. должна быть впоследствии восстановлена с помощью шинели. Рождение Б. выстраивает модель алогичного и грандиозно-космического гоголевского мира, где действуют не реальные время и пространство, а поэтическая вечность и человек перед лицом Рока. Вместе с тем это рождение является мистическим зеркалом смерти Б.: только что родившая Б. мать именуется Гоголем «покойницей» и «старухой», сам Б. «сделал такую гримасу», будто предчувствовал, что будет «вечным титулярным советником»; крещение Б., происходящее сразу же после рождения и дома, а не в церкви, скорее напоминает отпевание покойника, нежели крестины младенца; отец Б. тоже оказывается как бы вечным покойником («Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий»).
Способ существования Б. допускает возможность крайне противоположных литературоведческих трактовок: от категоричной оценки Н.Г.Чернышевского («совершенный идиот») до сопоставления Б. с возвышенным образом святого мученика Акакия (В.Маркович).
Ключом к образу Б. является скрытое гоголевское противопоставление «внешнего» и «внутреннего» человека. «Внешний» — косноязычный, невзрачный, глуповатый переписчик, не способный даже «переменить кое-где глаголы из первого лица в третье», хлебающий с мухами свои щи, «вовсе не замечая их вкуса», покорно терпящий издевательства чиновников, сыплющих «на голову ему бумажки, называя это снегом». «Внутренний» человек как будто говорит нетленное: «Я брат твой». В мире вечном Б. — аскет-подвижник, «молчальник» и мученик; уединившись от соблазнов и греховных страстей, он осуществляет миссию личного спасения, на нем как будто лежит знак избранничества. В мире букв Б. обретает счастье, наслаждение, гармонию, здесь он полностью доволен своим жребием, ибо осуществляет служение Богу: «Написавшись всласть, он ложился спать, улыбаясь при мысли о завтрашнем дне: что-то Бог пошлет переписывать завтра?» Внутренний мир Б. метафорически уподобляется книге, а сам Б. — букве, поэтому вместо улиц Б. видит «ровным почерком выписанные строки». (С.Гончаров) Петербургский северный мороз становится дьявольским соблазном, какой Б. не в силах преодолеть (старая шинель, издевательски называемая чиновниками капотом, прохудилась). Портной Петрович, наотрез отказываясь подновлять старую шинель Б. (ср. евангельские слова Христа: «никто к ветхой одежде не приставляет заплаты из небеленой ткани, ибо вновь пришитое отдерет от старого, и дыра будет еще хуже» (Матф.; 9:16), выступает в роли демона-искусителя. Вместе с тем Петрович также предстает «в двусмысленном амплуа некой могущественной парки, шьющей новый образ и новую жизнь для Акакия Акакиевича» (М.Вайскопф). Новенькая шинель, в которую облачается Б., символически означает как евангельскую «ризу спасения», «светлые одежды», так и женскую ипостась его личности, восполняющую его неполноту: шинель — «вечная идея», «подруга жизни», «светлый гость». Аскета и затворника Б. охватывает любовный пыл и греховная горячка. Впрочем, шинель оказывается любовницей на одну ночь, заставляя Б. совершить ряд непоправимых роковых ошибок, выталкивая его из блаженного состояния замкнутого счастья в тревожный внешний мир, в круг чиновников и ночной улицы. Б., таким образом, предает в себе «внутреннего» человека, предпочтя «внешнего», суетного, подверженного людским страстям и порочным наклонностям. Б. становится как все. Пагубная мысль о теплой шинели и ее приобретение резко меняют весь образ жизни и характер Б. Он едва не допускает ошибки во время переписывания. Ломая свои привычки, соглашается пойти на вечеринку к чиновнику. В Б., больше того, просыпается ловелас, устремляющийся в погоню за дамой, «у которой всякая часть тела была исполнена необыкновенного движения». Б. пьет шампанское, объедается «винегретом, холодной телятиной, паштетом, кондитерскими пирожками». Он изменяет даже любимому делу, и расплата за измену своему поприщу не замедлила его настигнуть: грабители «сняли с него шинель, дали ему пинка коленом, и он упал навзничь в снег и ничего уж больше не чувствовал». Б. теряет всю свою тихую кротость, совершает несвойственные его характеру поступки, он требует от мира понимания и помощи, активно наступает, добивается своего. Так, Б. кричит будочнику, «что он спит и ни за чем не смотрит, не видит, как грабят человека», пугает хозяйку квартиры «страшным стуком в дверь», отправляется к частному приставу. Единственный раз в жизни Б. пропускает присутствие. По совету чиновников Б. отправляется к «значительному лицу». Столкновение с генералом происходит как раз тогда, когда Б. перестает быть «внутренним» человеком. Генерал, распекающий Б. за бунтарство, ибо тот усомнился в надежности секретарей, символизирует грозный суд Божий. Сразу после угрожающего вопля «значительного лица» Б. «вынесли почти без движения». Курьезное происшествие, случившееся с мелким чиновником, обретает у Гоголя черты космического катаклизма, судьба Б. — судьба человека вообще перед лицом Бога, вселенной. Б. предстает подобным Иову, а его смерть приравнивается к библейскому несчастью, какое «обрушивалось на царей и повелителей мира». Метонимически отделившаяся от Б. шинель видится ему то «с какими-то западнями для воров», спрятавшихся под кроватью Б. и в его одеяле, то старым капотом. После смерти Б. меняется со «значительным лицом» местами и в свою очередь осуществляет Страшный Суд, где нет места рангам и званиям, и генерал и титулярный советник одинаково держат ответ перед Высшим Судией. Б. является по ночам зловещим призраком-мертвецом «в виде чиновника, ищущего какой-то утащенной шинели». Успокоился и исчез призрак Б. только тогда, когда ему под руку попалось «значительное лицо», справедливость как будто восторжествовала, Б. словно осуществил грозное Божье наказание, облекся в генеральскую шинель, обретя призрачное «поприще» за гробом.
Лит.: Гончаров С.А. Творчество Н.В.Гоголя и традиции учительной культуры. СП., 1992; см. также лит. к статье «Чичиков».
